экстаз. Простой отдых у костра после долгой битвы тоже может ощущаться как огромное наслаждение. И мир в эти минуты может казаться дивным, и описывать его хочется километровыми предложениями. Особенно если параллельно идет какой-нибудь праздный, лиричный диалог.

Что касается «разбавления», здесь мы опять выходим на животрепещущий вопрос: «А когда разбавлять-то?» Чтобы на него ответить, пример с лужайкой на поле для регби вполне подойдет. В любом тексте есть места, где длинные описания, пусть даже очень красивые, неуместны. Классики, кстати, хорошо это понимали: если вдумчиво читать тех же «Братьев Карамазовых», заметно, как бережно Достоевский обращается с нашим восприятием. Как правило, все детальные, длинные описания мы получаем до того, как начинает происходить что-то важное. До ключевых диалогов. До всего, что щекочет нервы. Внутри сцены тоже, конечно, что-то описывается, но коротко, емко, парой характеристик. Эпизоды в этой книге четко выверены: где персонажи действуют, где общаются, а где оживает картинка. Одно органично перетекает в другое. То же касается, например, «Маленькой жизни» Янагихары и «Тайной истории» Тартт: описания мест, реалий и лиц могут быть очень-очень длинными (и для кого-то нудными!), но все они на своем месте:

— Там, где все только начинается и нужно дать панораму.

— Там, где в сцене необходим перерыв, к примеру между двумя напряженными диалогами или событиями.

— Там, где все уже заканчивается и нужно окинуть что-то взглядом напоследок.

Если предельно упростить, умные авторы ставят описания ровно там, где у них самих — а значит, и у читателя — еще (или уже) нет желания их пролистнуть, чтобы скорее понять: «А ДАЛЬШЕ ЧТО?!»

Это работает так потому, что в напряженные моменты у нас и в жизни-то нет времени озираться. Когда у нас воруют сумку, а мы в нее вцепляемся, нам некогда любоваться ни симпатичной физиономией жулика, ни тем, как украшен к Рождеству торговый центр. Максимум, что может нас интересовать, — есть ли у вора нож; то, как мучительно трещит у сумки лямка, которая вот-вот останется у нас в руках, и нет ли поблизости полицейского или охранника. Отвлечемся, например, на золотого пингвина, подвешенного к потолку, — точно останемся без денег и паспорта. Вот и читатель недоумевает, когда герой, которого вот-вот зарежет злодей, выдает километровое описание его благородных черт, сверкающего оружия, аристократических пальцев, и хорошо, если только их. «Ты на что вообще смотришь, дурень?» И здесь, кстати, уже неважно, тонкая ли у вашего героя душевная организация, обострено ли чувство прекрасного. Не забывайте, что он все-таки животное. Как и вы, как и ваш читатель. Инстинкт самосохранения древнее и сильнее всего прочего.

Вместе с тем есть сцены, созданные для того, чтобы пестреть описаниями. Неспешные путешествия на поездах, романтические свидания, долгие задумчивые прогулки. Обживание в новых краях, исследования древних гробниц и храмов, первые за много лет встречи со старыми друзьями, когда каждая деталь вокруг кажется ярче. Необычные приключения: например, если персонаж прыгает с парашютом, не описать падающий на него мир — просто преступление. Это все, что и в жизни заставляет нас жадно рассматривать обстановку и лица.

Не заминай!

А сейчас, дети, мы будем говорить о тех, кто стесняется писать постельные сцены и начинает новую главу, где должно быть «ну это самое», словами «Наутро они проснулись». Шучу, шучу.

И все же, на мой взгляд, это существенно: если вы долго маринуете читателя перед каким-то важным событием (будь то секс или чья-то смерть), он с высокой долей вероятности обидится за скомканные подробности, за сухой пересказ, за попытку скорее перескочить на что-то попроще. Неважно, почему вы жадничаете: вам психологически тяжело, вы стесняетесь, у вас нет опыта или мешает травма. Творчество, и литературное в том числе, предполагает огромное эмоциональное напряжение. Откровенность. И борьбу. Поэтому, если вам не дается сцена по вышеперечисленным причинам, но при этом вы предельно накалили повествование и этот эпизод важен, мудрее его отложить. Провести с собой разъяснительную работу, самому или со специалистом; поговорить с друзьями; почитать что-то по теме, а потом собраться — и додать книге эмоций и деталей. Неслучайно во многих недожатых кульминационных моментах в рукописях моих авторов пестреет на полях маниакальная пометка: «Больше стекла/огня/деталей!» Ну а если не хочется и не можется… так и не дразните!

Грубо говоря, если вы посвятили в какой-нибудь сцене пять абзацев тому, как персонажи страстно целуются, куда они запускают руки, что и где у них пульсирует и горит, зажать в другой сцене то, что закономерно за этим следует, — просто странно. Персонажи, между прочим, тоже могут немного расстроиться. Они же не читатели, фанфики не пишут.

Гидратация и тонкая хирургия

Книга — штука все-таки не резиновая, поэтому уместность каждого эпизода, конечно же, стоит взвешивать — просто более демократично, чем порой советуют. Спор о критериях этого взвешивания идет долго и пестрит крайностями, в попытках отстоять которые редакторы и авторы могут бодаться до искр из глаз. Да, да. Поговорим про разбухание текста и тотальную резку. Корректнее было бы выбрать метафоры из одного образного ряда, но я использую те слова, которые наиболее в ходу именно у моих коллег.

Разбухание — насыщение текста лишними сценами и деталями — случается по разным причинам. Например, когда мы настолько любим некоего героя, что не можем остановиться, выделяя ему «эфирное время». Нам нравится наблюдать за этим потрясающим типом, порой мы даже не задумываемся, а движет ли сюжет очередное его появление или шуточная перепалка с товарищами. Мы просто наслаждаемся тем, как он рубит головы мумиям, шутит, флиртует. Сложно это осудить с человеческой точки зрения, нам и в жизни не хочется выпускать из поля зрения интересных людей. Но в литературном мире у такой любви есть последствия. Читателю (особенно если он этого героя не полюбит), возможно, не захочется продираться к сути сюжета через ряд довольно бесполезных сцен. Я бы предложила два совета: проанализировать все написанное с точки зрения уместности — об этом ниже — и, если вы правда влюбились в героя и хотите видеть его снова и снова, отвести душу на фанфике. Да, да, авторы тоже пишут их сами на себя. Это нормально. И читатели потом порадуются.

Такая любовь может случиться у автора не только с героем, но и с атмосферой (вот любим мы подсолнуховые поля, и всё тут: как попадет герой на подсолнуховое поле — здравствуйте, три абзаца описаний!), едой или, например, с матчастью. Ту же «твердую» научную фантастику любят не все именно потому, что над сюжетом там главенствуют научные изыскания, все инновации