служил в десанте, и должность его была магистр. Все знают, что это такое? Это ручной пулемет калибра 7.62, весом килограмм восемнадцать, который несет на личных руках обычно самый выносливый и терпеливый боец подразделения. Так вот, Шломик наш и был таковым магистром.

Утром, которое Гриша назвал утром после боя, едва он открыл глаза, как позвонил Олег Анатольевич, который сказал:

– Здравствуйте Григорий, давно не говорили. Как-будто и не расставались. Послал вам то, что хотел послать. Там немного слов, но они очень важные. Есть пояснения, прочтите и придумайте, что дальше. Вам Сай не звонила? Что-то она мне не отвечает, не знаете почему? Она вот и кроткая, и тихая, и ласковая, а черти в ней играют, я это хорошо знаю и потому спрашиваю, я очень ревнив, господин Кафкан, женщины и их поступки для меня всегда загадка. Извините меня. Если Сай будет вам звонить, мало ли что, сразу же отсылайте ее ко мне. Обязательно прочтите то, что я вам послал, это крайне важно для всех, – допотопный «наместник зла» не унимался. Он был неудержим.

Гриша закашлялся от неожиданности. Ему, конечно, не хватало для счастья еще одного безумного русского со сложным душевным миром, но не с утра. Это все было лишним.

– Мне никто не звонил, Олег Анатольевич. Я вас не понимаю. Компьютер еще не открывал, – он отключил телефон на этой холодной и неверной ноте, оставив собеседника с новыми незаданными вопросами.

Гриша пошел в душ и стоял под холодной водой минут пять-шесть. Потом он выскочил наружу, потому что долго звонил телефон, Майя куда-то вышла. Он ответил на звонок, это была Сай. Это не стало неожиданностью почему-то для него. Гриша не удивился, Олег Анатольевич подготовил его к этому событию. «Звоню так просто, хочу спросить, может быть, мы выпьем кофе вместе, дорогой господин Григорий?» – несколько нарочито бодро сказала женщина на своем быстро звучащем английском. «Вас разыскивает Олег, вы знаете об этом?» – «Так мы выпьем кофе с вами?», – женщина имела право пропустить отдельные фразы, ее полное право. Вспомним, что Сай имела отношение к медицине, и повадка у нее оказалась решительная, ее можно было бы назвать хирургической. Кафкан не удивлялся ничему, хотя ее настойчивость была непонятна ему. «С удовольствием, моя дорогая, давайте часа в два, хорошо?» – «Там же, где мы виделись вчера, в три, буду вас ждать очень», – и она торопливо выключила телефон и заодно свой неожиданно звучащий голос, который можно было с уверенностью определить как очень низкое контральто. Вместе с тем это был очевидно женский прекрасный голос, не приближавшийся к мужскому ничуть.

До встречи оставалось еще два с половиной часа. Время Кафкан узнавал по мобильнику, включая свет на экране. Он поглядел в компьютере новости, рассеянно заедая их кусками фигурно нарезанного арбуза, выпил кипятка с ломтиками лайма и имбиря, банки с ними стояли при входе в столовую, бери не хочу, лечи душу и тело. Потом он посидел у входа в свою комнату на куске огромного дерева из породы вечных растений, вырезанного под сиденье, разглядывая кусты с гроздьями черно-желтых колибри, и небо, и проходящих мимо на йогу и медитацию дам, в основном, молодых и неотразимых. Он со всеми здоровался, складывал руки на груди и кланялся. Дамы улыбались в ответ, ему казалось, что благосклонно. Он был очень наивен, конечно. Два рослых голых до пояса британца, остриженные почти наголо, неожиданно ответили ему тоже и даже изобразили подобие улыбки – «бери, черт с тобой, выпросил». Вчера утром они его просто не заметили, а Гриша взял и опять с ними поздоровался. Вот я какой, обид не замечаю, потому что жизнь одна.

Потом он вернулся к компьютеру и прочитал то, что прислал ему Олег. Этот Олег, закончивший с красным дипломом ВДА, мог удивить. Он и удивил Кафкана необычайно. Гриша поразился этим чужим строчкам, почему вдруг, откуда они взялись у Олега, зачем? Неужели это вот все в сфере его интересов? А ведь и не узнать ничего. Вот что прислал Кафкану Олег.

«…уже больше трех лет я уговариваю вас… я непрерывно предупреждаю: надвигается страшное несчастье… Эти годы добавили седины в моих волосах, они состарили меня и мое сердце, полное боли за вас, дорогие братья и сестры, но вы… Вы все никак не разглядите вулкана, который вот-вот начнет изрыгать смертоносную лаву. Я вижу ужасающую картину близкого будущего. Время, оставшееся для спасения, иссякает с каждым безвозвратно ушедшим часом. Я знаю, что вы не видите этого из-за ширмы повседневных хлопот, которые тяготят и смущают вас… Но прислушайтесь к моим словам, сказанным на исходе двенадцатого часа: пусть каждый из вас спасается, пока еще есть такая возможность, пока не истекла последняя минута. Именем Б-га, пусть хоть кто-нибудь из вас спасется, пока еще есть время! А времени осталось очень мало». Владимир Жаботинский, писатель и политический деятель. Июль, 1938 год. Народный дом. Варшава. Выступление перед еврейскими жителями польской столицы.

За полтора месяца до начала Второй мировой войны он это сказал. Говорил и раньше. Удивил Олег Анатольевич Кафкана, удивил, ничего не скажешь. Или это он так издалека подъезжал к сентиментальному сердцу Гриши. Даже если и так, то это выглядело все равно странно. «Запомни, Гриша, эти парни любят не просто удивлять, они обожают ошарашивать, это их главный козырь», – как говорил когда-то в Ленинграде его приятель, уже повидавший многое, во всяком случае, много больше, чем юный Кафкан. Ошарашил Олег Гришу. «Глазом не успеешь моргнуть, и они уже тебя, как говорится, «ведут», запомни, Гриша», – без нажима объяснял все тот же приятель Кафкана. Гриша все это наставление хорошо помнил и сейчас, спустя пятьдесят лет.

Но не все было так однозначно. У Гриши были некоторые сомнения и другие версии в этой непонятной истории. Подчеркнем только, что изложенная выше была доминирующей.

Поехали с сыном в город на центральную улицу продлевать визу. «Везу вас на всякий случай, вдруг понадобитесь, чтобы не гонять еще раз туда-сюда», – объяснил сын, озабоченно глядя на узкую дорогу с бесконечными мотороллерами и мопедами. Но никто не наглел, не рвал очередность и не пытался быть самым умным, уступали право встречным грузовичкам и съезжали на размытую обочину. Сын выскочил из машины, хлопнул дверью. Он зашел к адвокату прямо с улицы, перепрыгнув лужу и оставив маму и папу в машине. «Семь минут, не больше», – бросил он, оставив кондиционер и мотор включенными. На улице было 35 градусов, и это был явно не потолок жары. Часы