вместе с пактом. Секретный протокол после Второй мировой войны стал основанием для новых обвинений в адрес СССР: «Сухие формулировки (протокола), — по словам историка Феста, — обнажали империалистический по своей сути характер соглашения и неопровержимо свидетельствовали о его взаимосвязи с запланированной войной… Ни один из этих аргументов не может заставить забыть о Секретном дополнительном протоколе, который превращал пакт о ненападении в пакт о нападении»[637].

Когда штык приставлен к груди, не до юридических споров — речь шла о прямой и непосредственной угрозе безопасности государства. Надеяться на помощь или благоразумие Англии, Франции, Польши или Прибалтики, в тех условиях, мог только тот, кому надоело собственное существование.

Территории Прибалтики и Польши были отторгнуты у России путем вооруженной агрессии, сначала Германией, а затем, как указывал на этот факт Черчилль, за счет интервенции «союзных» Англии, Франции, США, Польши…[638]. Последовавший Версальский передел Европы, по словам Ллойд Джорджа (1923 г.), создавал уже непосредственную угрозу миру тем, что «перестраивал центральную (и восточную) Европу на основах национальностей и свободного самоопределения народов, вместо основ стратегических и военной необходимости»[639].

И именно стратегическая и военная необходимость вынудила Советский Союз отодвинуть, за счет присоединения территорий Польши и Прибалтики, свои границы на 100–400 км от ключевых экономических центров страны: «Россия проводит холодную и взвешенную политику собственных интересов…, — отмечал Черчилль, — для защиты России от нацистской угрозы явно было необходимо, чтобы русские армии стояли на этой линии…»[640].

«Советы не забыли опасностей, которым подвергся Ленинград в 1919 году, — пояснял Черчилль, — Даже белогвардейское правительство Колчака уведомило мирную конференцию в Париже, что базы в Прибалтийских государствах и Финляндии были необходимой защитой для русской столицы…, естественные опасения этих малых государств (в 1939 г.) служили препятствием англо-французскому союзу с Россией и проложили путь соглашению Молотов — Риббентропа»[641].

Ни Польша, ни тем более Прибалтийские страны не могли самостоятельно противостоять Германии. Положение этих стран, в марте 1939 г. наглядно характеризовал литовский посланник Шкирпа, в беседе с советским полпредом в Германии Мерекаловым: «Литовцы во всех требованиях немцев идут на уступки, и усиление немецкого влияния в Мемеле и Каунасе сильно растет. Посланник сказал, что мы (литовцы), чтобы устранить всякий повод к недовольству немцев, пошли им навстречу во всем и даже больше»[642]. Особую угрозу представляла возможность серии новых «Мюнхенских сговоров», которые превращали страны Прибалтики в беспрепятственный проход для немецких армий к жизненным центрам Северо-Запада России.

На недееспособность этих стран перед германской угрозой указывала и инструкция данная Лондоном британской делегации на переговорах в Москве 2 августа 1939 г.: «Какова бы ни была точка зрения Польши и Румынии, вторжение Германии в одну из этих двух стран быстро изменило бы их позицию. Кроме того, России было бы весьма невыгодно, если бы Германия могла непосредственно достигнуть русской границы или получить доступ к Черному морю, не встретив серьезного сопротивления. Следовательно, в интересах России иметь заранее выработанные планы с тем, чтобы прийти на помощь одновременно Польше и Румынии в случае, если бы эти две страны подверглись вторжению»[643].

То же самое касалось и Прибалтийских стран, и Балтийского моря, поэтому продвижение Советского Союза, с точки зрения обеспечения своей безопасности, было совершенно оправданным, приходил к выводу Черчилль: «Таким образом, южный путь на Ленинград и половина береговой линии Финского залива оказались в кратчайший срок блокированными советскими вооруженными силами на случай немецких поползновений. Оставались открытыми подступы только через Финляндию»[644].

Возврат Прибалтийских республик был осуществлен мирным, демократическим путем, при активной поддержке местного населения. «Единодушное решение о присоединении к Советской России отражает не давление со стороны Москвы, — подтверждала этот факт лондонская «Таймс» 26 июля 1940 г., — а искреннее признание того, что такой выход является лучшей альтернативой, чем включение в новую нацистскую Европу»[645].

Что касается удара в спину польской армии, то Красная Армия вошла в Польшу только 17 сентября, когда польского государства фактически уже не существовало[646], и когда Польшу бросили на произвол судьбы ее британские и французские гаранты. Остатки польской армии спасались, отступая по захваченным Польшей в 1920-х гг. белорусским и украинским землям, где Красная Армия уже не громила, а спасала поляков. «Местное украинское население относилось к нам весьма враждебно, — вспоминал адъютант Андерса, — Его приходилось избегать. Только присутствию Красной Армии мы обязаны тем, что в это время не дошло до крупных погромов или массовой резни поляков»[647].

— В-пятых, Пакт предотвращал для СССР войну на два фронта:

Положение на Восточных границах СССР было не менее напряженным, чем Западных, — там уже шла война. «Демократические страны должны спасти Китай, если они не хотят поставить себя перед серьезной опасностью…, — отмечал в 1937 г. американский посол Додд, — современная цивилизация находится, по-видимому, на грани катастрофы…, если Соединенные Штаты и Англия не остановят Японию»[648]. Китайский посол обратился к американскому с надеждой, «что Соединенные Штаты и Англия заставят Японию прекратить истребление его народа, и умоляет об этом»[649].

«Если Франция и Англия поддержат Соединенные Штаты в блокаде Японии, — отвечал американский посол, — то война против Китая будет приостановлена в течение двух месяцев…»[650]. Но на Востоке, так же как и на Западе господствующей, среди «демократических» стран, являлась политика «умиротворения». Англия, Франция и США не только не ответили на призыв Китая, а наоборот, продолжили свои торговые поставки Японии. К 1940 г. доля поставок США в импорте Японии составляла по нефти и нефтепродуктам 67 %, по стали и лому, меди — 90 %, по самолетам и запчастям к ним — 77 % и по металлическим сплавам — 99 %.

Единственной страной, пришедшей на помощь Китаю, был Советский союз: в 1937–1938 гг. он поставил вооружений и техники на 300 млн. рублей, в том числе 361 самолет с летчиками[651]. Прямое вмешательство СССР сдерживалось тем, что как предупреждал французский посол в Германии, прямое «вступление России в войну на стороне Китая вызовет европейскую войну»[652]. Политические установки советского правительства в Китае соответствовали новой европейской политике Кремля, использованной в Испании: единый фронт, создание правительства национальной обороны и единой антияпонской армии, переименование советской рабоче-крестьянской республики (которую провозгласили коммунисты на контролируемых ими территориях) в советскую народную республику[653].

Первое столкновение между советской и японской армиями произошло в июне 1938 г., в районе озера Хасан, японские войска были отброшены с большим трудом. Токио из этого сделал вывод о слабой боеспособности Красной армии. И в мае 1939 г. Япония крупными силами напала на Монголию в районе реки Халхин-Гол, с