Нора порывисто наклонилась и взяла на руки младшую дочь Кэй, одетую в нечто кружевное и розовое, в тон платью сестры, и с умилением вспомнила Пола в этом же возрасте, его нежную кожу, запах мыла и молока. Она бросила взгляд на площадку: сын опять играл в салочки. Теперь, в школе, у него была своя жизнь. Он уже не любил сидеть возле нее, ласкаясь, – только когда болел или хотел, чтобы ему почитали на ночь. Просто не верилось, что мальчишка с красным трехколесным велосипедом, который бьет палкой по лужам и очень красиво поет, когда-то был таким же вот маленьким.

– Нам сегодня десять месяцев, – сказала Кэй. – Можешь в это поверить?

– Нет, – ответила Нора. – Как же летит время.

– Ты была в университетском городке? – спросила Кэй. – Слышала, что случилось?

Нора кивнула:

– Бри звонила вчера вечером.

(Нора стояла с трубкой в одной руке, а другую прижимала к сердцу: на зернистом экране телевизора, в новостях, показывали четырех застреленных студентов Кентского университета. Даже в тихом Лексингтоне много недель подряд атмосфера накалялась, в газетах писали о войне, протестах, непорядках; что-то сдвигалось, менялось в этом мире.)

– Страшно, – изрекла Кэй, нисколько не ужасаясь, с равнодушным неодобрением, словно речь шла о чьем-то разводе. Она взяла Анжелу, поцеловала в лобик и посадила назад в коляску.

– Страшно, – согласилась Нора, так же внешне спокойно, хотя для нее студенческие беспорядки отражали нечто глубоко личное, давно творившееся на душе.

В сердце мгновенно, остро, глубоко кольнула зависть. Кэй жила, не зная потерь, в наивной уверенности, что у нее всегда все будет в порядке, а мир Норы перевернулся со смертью Фебы. Любая радость оттенялась этой трагедией – и другими несчастьями, подстерегавшими повсюду. Дэвид просил ее успокоиться, нанять прислугу, не переутомляться. Его раздражали ее вечные дела, комитеты, задумки. Но она не могла сидеть сложа руки, ей становилось не по себе. И Нора устраивала собрания, заполняла дни до отказа – в отчаянном страхе, что стоит ей хоть на миг ослабить защиту, трагедия не замедлит последовать. Это чувство особенно обострялось к полудню, и Нора, чтобы дожить до вечера, как правило, прибегала к помощи выпивки – джина, иногда водки. Она любила ощущение покоя, от спиртного разливавшееся по телу, и тщательно прятала бутылки от Дэвида.

– Ах да! – вспомнила Кэй. – Отвечаю на твое приглашение: мы с радостью придем, но капельку опоздаем. Захватить что-нибудь?

– Самих себя, – ответила Нора. – У меня почти все готово. Осталось только снять осиное гнездо.

Глаза Кэй округлились от изумления. Она происходила из старой лексингтонской семьи, и у нее, как она выражалась, были «люди». Для работы на кухне, чистки бассейна, стрижки газона, уборки. Дэвид всегда говорил, что Лексингтон очень напоминает известняк, на котором стоит, – та же слоистая структура, тонкие различия между пластами «здешних» и «своих», окаменелость общественной иерархии. Без сомнения, у Кэй были «люди» и для борьбы с насекомыми.

– Осиное гнездо?! Бедняжка!

– Представляешь, эти осы устроили себе дом за нашим гаражом!

Ей нравилось шокировать Кэй, пусть даже так невинно, и нравилось ставить перед собой конкретные задачи. Взять инструменты. Снять гнездо. Уничтожить ос. Нора рассчитывала провозиться с этим все утро. Иначе она может опять, как нередко бывало в последнее время, вскочить за руль своей машины и быстро, сосредоточенно куда-то помчаться с серебряной фляжкой в сумочке. Меньше чем за два часа Нора доезжала до реки Огайо, до Луисвилля, Мейсвилля, а один раз до самого Цинциннати. Она останавливалась на обрывистом берегу, выходила из машины и подолгу смотрела вниз, на бесконечное движение воды.

Прозвенел звонок, дети потянулись в школу. Нора отыскала взглядом темную голову Пола, проследила, как он вошел в здание.

– Мне так нравится, как наши детки вместе поют, – сказала Кэй, посылая воздушные поцелуи Элизабет. – У Пола необыкновенно красивый голос. Настоящий дар.

– Он действительно музыкален, – отозвалась Нора. – С младенчества.

Однажды, еще трех месяцев от роду, когда Нора беседовала с гостями, Пол вдруг певуче залопотал, и водопад мелодичных звуков, будто сказочной красоты цветы, неожиданно брызнувшие из столба света, заставили всех замолчать.

– Собственно, это второе, о чем я хотела спросить, Нора. В следующем месяце я устраиваю благотворительный концерт. Тема – «Золушка», и мне поручили набрать как можно больше маленьких пажей. Я, естественно, подумала о твоем сыне.

Нора против воли вспыхнула от удовольствия. После скандального замужества и развода Бри она уж и не рассчитывала на подобные приглашения.

– Пажей? – повторила она, осмысливая новость.

– Да, это самая лучшая роль, – доверительно сообщила Кэй. – Но не только пажа. Пол будет петь. Дуэтом с Элизабет.

– Понятно, – сказала Нора.

И впрямь, чего уж тут не понять. Голосок у Элизабет приятный, но слабенький. Она пела с натужной бодростью, наводившей на мысль о тюльпанах в январе, беспокойно стреляя глазками по залу. Без Пола ей просто не вытянуть.

– Все будут очень рады, если он примет участие.

Нора медленно кивнула, досадуя на собственное огорчение: глупо, что ее волнуют такие вещи. У Пола чистый, крылатый голос; он с удовольствием сыграет пажа. И, кроме того, концерт, как осиное гнездо, станет очередным якорем ее существования.

– Чудесно! – воскликнула Кэй. – Замечательно! Да, и надеюсь, ты не возражаешь, – прибавила она, – я взяла на себя смелость заказать для него фрак. Я знала, что ты согласишься! – Кэй деловито взглянула на часы и, покатив коляску, на ходу помахала рукой: – Рада была тебя видеть.

Детская площадка опустела. Ветер гонял по газону конфетную обертку. Нора прошла мимо ярких горок и качелей к своей машине. Ее звала река, умиротворяющий поток. Каких-нибудь два часа – и она там. Соблазн лететь навстречу ветру, к воде, был слишком велик, почти непреодолим: в последние школьные каникулы Нора пришла в ужас, неожиданно для себя оказавшись в Луисвилле. Ее волосы растрепались от ветра, джин постепенно переставал действовать; тихий, испуганный Пол притаился на заднем сиденье. «Вот и река, – сказала Нора, держа в руке маленькую ладошку Пола и глядя на грязную, коричнево-серую воду. – А теперь – в зоопарк!» – объявила она чуть погодя, будто именно туда и собиралась с самого начала.

Нора ехала в город по прямым улицам с рядами деревьев по обе стороны, мимо банка и ювелирного магазина, и ее тоска была огромна, как небо. Возле «Мира путешествий» она сбавила ход, вспомнив свое вчерашнее собеседование здесь. Она случайно увидела в газете объявление и, словно под гипнозом, вошла в это низкое кирпичное здание с роскошными рекламными плакатами в окнах: сверкающие пляжи, гостиницы, яркие краски и небеса. Нора не особенно стремилась работать, пока не оказалась внутри и что-то не перевернулось в ее сознании. Она сидела в облегающем льняном платье с набивным рисунком, держала на коленях белую сумочку и больше всего на свете хотела получить это место. Владельцем агентства был некий Пит Уоррен, лет пятидесяти, лысоватый; он постукивал карандашом по блокноту и отпускал шуточки в адрес «Диких котов[4]». Она чувствовала, что понравилась ему, несмотря на отсутствие нужного образования и опыта работы. Сегодня Пит Уоррен обещал дать ответ.