Все, кроме Юрия, и так лежали, не смея шевельнуться. Он махнул перед носом у автоматчика своим удостоверением офицера СС и вошел в магазин.

Стены и пол были забрызганы кровью вперемешку с вином из разбитых бутылок, под ногами хрустело битое стекло. Мертвые лежали в неестественных позах, живые – лицами вниз, обхватив головы руками.

В одном из живых Юрий по седой голове узнал пана Бубновского и вдруг, проходя мимо, услышал его тихий голос. Мешая плохой немецкий с польским, тот зашептал:

– Herr Journalist. Sehr bitte… Ich habe eine Pistole in der Tasche…[78]Znam cię szlachetny pan…[79]Aus meiner rechten Tasche entfernen… Ich habe eine Chance, können Sie zu halten…[80]Wieku będą modlić się do Boga o słynnym Pan![81]

«Что, если Слепень?.. – подумал Васильцев. – Неужели стану его спасать?..» Но почему-то машинально, незаметно для немцев, нащупал у него в кармане вальтер и переложил к себе в карман.

Послышалось:

– Ich werde nicht vergessen, dass![82]Bóg Ci pomóc![83]

Подошедшие немцы подняли пана Бубновского и повели обыскивать.

Юрий сделал еще несколько шагов и тут, увидев еще одного лежащего на полу человека, замер.

Это был Афанасий, его уж ни с кем не спутаешь. Он лежал лицом вниз, рука его была как-то странно завернута под живот, а на спине виднелись два пулевых отверстия посреди огромных бурых пятен. Безусловно, он был уже мертв.

Юрий почувствовал, как горло у него сдавило. За свою жизнь он успел повидать много смертей, но никогда еще такая жалость не сжимала сердце.

За что погибло это забавное, добрейшее существо? За родину, которая низвела его до положения сумасшедшего и изредка расплачивалась за это «Бело-розовым»? За ОГПУ, сломавшее вместе со своим Глебом Бокием ему жизнь?.. Жил бы у себя на Херсонщине, слыл бы местным чудаком, попивал бы самогон – глядишь, так бы и прожил без забот лет до ста, здоровья-то был отменного и происходил из семьи долгожителей, как он сам не раз говорил…

Впрочем, за что он сам, Юрий, сейчас рисковал своей жизнью? И Катя – за что? И Полина с Викентием? Всех их родина не больно жаловала. Он, Юрий, из подававшего надежды математика превратился бог знает в кого, Катю страна в свое время вышвырнула вон, прежде убив ее брата, Викентий беспризорничал половину своей короткой жизни, пока не прибился к Тайному Суду, Полину вообще превратили в «невидимку», в ловкую убийцу с изломанной психикой. Так во имя чего все?

Правда, фашистов все дружно ненавидели. Ну, еще можно добавить сюда Слепня. А генералу Николаеву были во многом обязаны и верили ему. Как считать, достаточно этого, чтобы отдавать жизнь, или маловато? Сейчас Юрий едва ли смог бы ответить на этот вопрос.

Даже обещания своего – похоронить беднягу Афанасия на родной Херсонщине – Васильцев не мог исполнить. Так и лежать тому в какой-нибудь братской могиле на чужой земле. Даже просто забрать тело друга он сейчас не мог.

Он просто стоял и смотрел на тело Афанасия и едва сдерживал себя, чтобы не заплакать.

И главное – какая нелепая смерть! От шальных пуль во время уличной перестрелки!..

«Хотя от таких ли уж шальных? – вдруг подумал Васильцев. – Кто-то же вынудил его в этот самый момент покинуть квартиру. И такие ли уж шальные это пули? Нет, они не от автоматной очереди, так убивают из пистолета…»

Уж не из того ли самого вальтера, что лежал сейчас у него в кармане?..

В ушах у него теперь снова звучал бас Афанасия: «Вин мене уб’є…»

Он посмотрел по сторонам, но пана Бубновского поблизости уже не было…

А Слепченко, чувствуя себя уже в полной безопасности (впрочем, и все в мире опасности вызывали у него только презрение), вспоминал, как это все произошло.

Как и было задумано, именно фантастическое чутье этого бугаины и сыграло против него. Достаточно было просто подойти к двери той квартиры, как бугаина сразу учуял, кто там стоит, и уже в следующий миг было слышно, как он, постанывая от ужаса, открывает балкон. Потом – тяжелый шлепок оземь.

Ну а дальше – все в точности так, как оно и было задумано. Четверо недоделанных «невидимок», пара выстрелов из вальтера в спину бугаю – и сделано дело. Надо было, конечно, как положено, в башку, – но позиция была не та. Ничего, бугай, как видно, не в претензии.

Главное – чтобы этот хромоногий лопух ни о чем таком не смекнул…

Нет, не смекнет, наверняка не смекнет этот очкастый!

Очкастых он, Слепченко, недолюбливал еще со времен своей службы в ОГПУ. И способности их к оперативному мышлению ставил ниже грязи.

* * *

Два немца уже оттаскивали безжизненное тело Афанасия, и тут Васильцев увидел вдруг на освободившемся месте какие-то каракули, выведенные кровью на мраморном полу.

Написано было:

Значит, умирая, Афанасий думал не только о своей так нелепо обрывающейся жизни, он хотел о чем-то предупредить друзей. Только что это могло означать, что это за ромбик, что он имел в виду?

Неужто… бубновую масть?!

Ну, пан Бубновский!..

Юрий представил себе, как не больно грамотный Афанасий, тщательно вспоминая каждую букву (желая что-то прочесть, он всегда вспоминал их по одной), выводит это уже холодеющей рукой, и снова к горлу у него подкатил комок.

Вдруг в дальнем углу, за ящиками, что-то зашуршало. Ну, если это пан певчий!.. Васильцев быстро затер кровавую надпись на полу и, сжав в кармане рукоятку вальтера, шагнул на звук.

Но там, за пробитыми пулями ящиками, сидел, весь обсыпанный стружками из этих ящиков и залитый вином, вовсе не пан Бубновский, а не кто иной, как «братишка Ганс», трясущийся как осиновый лист.

– Боже, братишка Жорж, это ты?! – воскликнул он. – Слава богу!

– А я думал, ты уже на Восточном фронте, – без особенной радости отозвался «братишка Жорж».

– Да нет! – затараторил обер-лейтенант (или кем он там числил себя теперь?). – То есть я должен маршировать туда, на восток, но… Понимаешь, брат Жорж, тут такие обстоятельства!.. Ты ведь мне поможешь, братишка Жорж?.. Кстати, ты не думай, я совсем на тебя не в обиде за ту пару оплеух там, в ресторане, я действительно повел себя как пьяная свинья. Ну откуда мне было знать, что это твоя дама?.. А уж хороша, хороша-то как! Поздравляю! Сразу видна порода!.. Прости, что-то я разболтался…