В обыкновенных случаях, когда неприятель не имел таких сил и средств, как Вольдемар в походе 1168 года, и когда народонаселение могло правильно разместиться, каждая жупа в своем городе, не так легко было брать славянские города, хотя они были невелики[55] и незатейливо укреплены: валом[56] да деревянной стеной, по большей части, вероятно, вроде забора или частокола. В редких только случаях воздвигали балтийские славяне деревянную башню, там, где приступ был бы легче, но они никогда не строили каменных стен и вообще не употребляли камня в своих городах, разве иногда наваливали камней позади деревянной ограды, чтобы она держалась крепче, или закладывали ими городские ворота. К тому же укрепления возводились, кажется, на скорую руку: во время нападений датчан на Поморье. Славяне в одну весну выстроили, при устье Свины, две новые крепости, заготовив строительный материал в течение зимы. Конечно, при тех военных средствах, и эти валы и деревянные стены могли останавливать надолго целые армии: выстроенные в одну весну у Свины укрепления показались датчанам почти непреодолимыми; но главную силу славянские города получали от мужественного упорства своих защитников, народонаселения целой жупы, которое, укрывшись в городе, обращалось в неутомимое войско и оборонялось до последней крайности, и также от той неприступной местности, которую славяне всегда выбирали для своих городов.

Сама природа Балтийской страны с ее бесчисленными озерами, болотистыми реками, глубокими песками и топями, во многом этому способствовала; а кроме того, славяне обладали необыкновенным уменьем пользоваться местностью и строить город всегда именно там, где соединены были наилучшие условия для естественной обороны: верность их взгляда в этом отношении вызывает удивление исследователей, которые в наше время изучают Балтийскую страну и разбросанные в ней памятники славянской старины. Из городов балтийских славян, наиболее замечательных, Аркона воздвигнута была на высоком утесе, вдавшемся обрывом в море, Кореница лежала в топях, почти непроходимых: к ней вела только одна узенькая тропинка; Пена, пограничная против саксов твердыня вагрская, самый крепкий из славянских городов в этом крае, построена была на островке, посреди большого и глубокого озера, и сообщалась с материком только посредством весьма длинного моста; среди озер стояли также Ратибор, город полабцев, Зверин, Добино[57], Малахово, крепости бодрицкие, Радигощ, знаменитый город лютичей, сгорелец (Бранденбург), главная твердыня Стодорской земли; прочие города охранялись почти все реками и болотами. Из городов поморских, Щетин, выстроенный на возвышении, имел оплотом Одру и близлежащее озеро; он был обнесен со всеx сторон высоким валом, и, огражденный природой и трудами человеческими, казался современникам неприступным: даже в Дании отдавали должное твердыне Щетинской, и о теx, которые понапрасну считали себя в безопасности, датчане говаривали в шутку, что у них для защиты нет Щетинской твердыни; Волын находил оплот в окружавших болотах и канавах; Накло, главная защита Поморья со стороны Польши, охранялось также болотами, независимо от важных укреплений. О множестве других городов, менее замечательных, мы не упоминаем.

На эти города опиралась вся военная система балтийских славян. Устройство было самое простое; мы сказали, что у балтийских славян каждый человек, способный идти на войну, был воин, и в случае опасности весь народ тотчас подымался и сходился вооруженный и готовый к обороне, каждая жупа в свой город. Нельзя не заметить, что такой закон всенародного ополчения соответствовал вполне общему характеру быта балтийских славян и составлял как бы применение к военному делу господствовавшего у них общинного начала; только не было единства и связи в действиях, ибо почти всегда каждая жупа оборонялась в своем городе отдельно, не помышляя об общем действии против неприятеля. Таковыми являются почти всегда войны поморян с поляками и с датчанами.

Западные племена приобрели, в течение вековой борьбы с германцами, более опыта: они часто снаряжали большие войска для наступательных действий. В таком случае князь оповещал всю страну о предстоящем походе, в каждой жупе одна часть народа избиралась и шла в поход, а прочие оставались под оружием для охраны страны. Войско сходилось, но и в нем не исчезало начало народного дробления: особо шел отряд каждого племени и каждой жупы, под своими знаменами, за своим вождем. Целым же войском предводительствовал князь. Другого какого-нибудь полководца мы ни разу не встречаем у западных ветвей балтийских славян; на Поморье обширность границ могла иногда заставить князя послать войско с другим начальником: но и тут, когда собирались против неприятеля значительные силы, князь почти всегда вел их сам. Неизвестно, кому принадлежало начальство над войском у лютичей, которые не имели князя; мы знаем только, и уже сказали, что они и в походе собирались на сход, как в мирное время: вероятно, войсковой сход, перед выступлением в поход или перед битвой, провозглашал кого-нибудь вождем, не предоставляя ему, однако, определенной и значительной власти. Защитой же городов распоряжались, кажется, жупаны, начальники жуп, и жупаны же, или какие-нибудь особо назначенные воеводы, могли быть предводителями отдельных отрядов, из которых составлялось войско[58]. У тех балтийских славян, которые имели князей, при князьях состояла и дружина; а на Поморье, мы видели, кроме князя и знатные люди любили окружать себя дружиной. Но вся история балтийских славян показывает, что у них эти дружины не имели в общественном строе никакого особенного значения и влияния[59]. Понятно, что там, где весь народ был привычен к войне и всегда готов вооружиться, дружина, т. е. товарищество людей, посвятивших себя исключительно военному ремеслу, не могла приобрести насильственно той власти, какая так легко доставалась ей среди народов невоинственных и изнеженных, охотно вручавших ей свою защиту; а с другой стороны, дружинное начало так мало согласовалось с бытом балтийских славян вообще, с незначительностью у них княжеской власти, с господством поголовного ополчения, что оно у них не могло усилиться естественным путем. Только в бодрицком племени, у которого общинный быт ослабел и средневековые учреждения Германии почти всегда принимались за образец князьями и княжескими приверженцами, дружина получила, кажется, более обширный круг действия и была столь многочисленна, что князь мог воевать с нею вне своих пределов без участия народной рати. Но и у бодричей, при всех благоприятных условиях, общественное, политическое значение дружины осталось все-таки ничтожным, и все-таки вся военная сила их основывалась на общем ополчении народа.