Открываю глаза.

Я не кричала.

Они властвуют над моим телом, но не подчинили моих мыслей.

Я абсолютно голая. Единственная одежда — ремни, которыми я пристегнута на тот случай, если вздумаю сопротивляться. Еще одно унижение. В комнате тепло и влажно. Кожа блестит под направленными на меня лампами. Они напичкали помещение камерами и микрофонами, чтобы записать малейшие детали происходящего. Чтобы потом, как всегда, подготовить покадровый разбор возможной ошибки. Чтобы понять, что не сработало. Что еще могло пойти не так в этой груде слишком живой плоти. Что ускользнуло от их бдительности внутри этой пока еще слишком человеческой матки. Какой еще неприятный сюрприз я для них приберегла.

Возникновение дефектов призвано напомнить им о посредственности их решений и бессилии их власти. Данные о моем физическом состоянии можно рассматривать как набор признаков вероятного успеха. Однако чтобы установить предположительное значение симптома, его необходимо истолковать. Диагноз, то есть истолкование симптомов, не ставится просто так. Он должен подтверждаться экспертизой, рациональными инструментами измерения и количественными показателями. А мощной поддержкой экспертизы они могут заручиться когда угодно.

Она всегда в их распоряжении.

Возможны ошибки в диагнозе, смена стратегии, отклонения, пусть даже самые незначительные, от изначального прогноза. Они не выносят подобного. Я прочла это в их глазах, полных неверия, в глазах грешников, усомнившихся в своем боге. Я вижу, как они копошатся среди проводов и мониторов, жалких суррогатов могущества, целиком зависящих от подачи электроэнергии. Их вера зарождается здесь, на листах бумаги, покрытых диаграммами. И в названиях, за которыми скрыта правда.

Каждую часть моего тела, каждую пору тщательно вымыли. Продезинфицировали. И побрили. Полностью. Подмышки, лобок. Череп. Вечно эта чертова минимизация рисков. Этот первобытный страх перед микробами и грязью, от которых они избавляются с каким-то фанатизмом, обрезая бритвой или скальпелем все, что мешает. Им мешали волосы на моем лобке; мешали волосы на голове; мешали ногти; мешал клитор. Не в силах усмирить дух, жаждущий отмщения, они нарушили организацию тела и не дали ему утолить гнев.

Затем они перевели меня вниз, в большую белую палату. Потайной вход в нее находится в одном из самых отдаленных блоков Восточного корпуса. Доступ перекрыт двумя бронированными дверями, каждая из которых отделена нескончаемым коридором. Туда могут проникнуть лишь те, кому известны правильные коды, несколько раз в день изменяемые в случайном порядке.

Потолок довольно низкий, вся мебель убрана, остались только шкафы и необходимая для проведения операции аппаратура, расставленная в центре вокруг операционного стола. Больше в палате ничего нет, за исключением кресла, в котором восседает человек-веером.

Эксперимент продолжается. На часах 22.30, а боль все еще здесь, у меня внутри, в самом низу живота.

Время от времени человек-в-сером поднимает на меня свои большие серые глаза, словно чтобы сказать:

«Я знаю, что ты чувствуешь, и наблюдаю за тобой. На этот раз пощады не будет».

Ни малейшее движение не укроется от него.

Я опускаю глаза и смотрю на свои каштановые локоны, разбросанные по кафельному полу. У меня начинают зудеть, а потом болеть корни волос. Голова горит.

Я закрываю глаза.

В голове раздаются раскаты грома. За сомкнутыми веками сверкают молнии, кора мозга сотрясается от оглушительного грохота. От костей черепа со звоном отскакивает град. И вдруг появляется солнце, сияющее белыми лучами. Ко мне спускается жена, облеченная в звездный свет. Ее длинные волосы искрятся тысячами звезд, а во лбу горит полумесяц. Она вот-вот произведет на свет ребенка и кричит, мучась родовыми болями.

Окутанный сиянием, на нее, кружась, устремляется красный дракон с семью головами, десятью рогами и короной на каждой голове. Хвост его повергает с неба на землю третью часть звезд, и земля покрывается трещинами, из которых брызжет раскаленная лава. Дракон предстает перед женой, чтобы пожрать ее младенца, как только тот появится на свет.[36]Она рожает дочь, но тут же лишается ее. Обезумев, она с криком убегает в пустыню. Из ее влагалища хлещет кровь, обрывки плаценты волочатся по земле, все еще соединенные с телом.

Открываю глаза.

Тело окончательно пробуждается.

Схватки становятся все чаще, и мне нравится эффект, который они производят на людей-роботов, следящих за моим телом. Каждая новая схватка — будто удар ногой по муравейнику. Все муравьи вздрагивают и, обменявшись сигналами, начинают ворошить и скрести червивую землю моего живота. Они щупают пульс, сверяются со своими цифрами и в конце концов возвращаются на место, которое занимали до этого. Я вижу, что никто не осмеливается долго смотреть мне в глаза.

В 01.12 плод начинает продвигаться. Все идет нормально.

Плодный пузырь прорван. Доктор Леар быстро проткнул его пальцами. Горячая жидкость течет у меня между бедер. Кесарева сечения не будет. Искусственная беременность завершится без хирургического вмешательства. Техночеловек, рожденный естественным путем. Любопытное противоречие. Похоже на констатацию бессилия. Когда все табу, казалось бы, давно отброшены и осмеяны, еще жив страх нарушить новый запрет.

«Каков вердикт?»

— Раскрытие пять сантиметров. Продолжаем.

Доктор Беда, а отодвигает кардиомонитор, берет у меня три пробы крови и тут же при участии двух ассистентов делает анализ.

Примерно раз в пятнадцать минут Леар погружает пальцы в мое влагалище, чтобы измерить раскрытие шейки матки. После неоднократного повторения этих манипуляций раскрытие составило шесть сантиметров. Леар действует уверенно, сухо и грубо. Это меня раздражает, меня всякий раз мутит от прикосновения его пальцев. Я сплевываю густую желчь.

Один из ассистентов более предупредителен, чем остальные. Его движения кажутся не такими резкими и механическими. Он стоит справа от монитора и держит компрессы, которыми протирают верхнюю часть тела. Не то чтобы его прикосновения были нежны, но они отличаются. Несчастный! Очевидно, он думает, что облегчает мои страдания. Быть может, он даже воображает, что вносит что-то человеческое в работу этого механизма! Жалкий наемник, он надеется искупить таким образом свою трусость, не в силах ослушаться того, кто отдает приказы.

Я мысленно обращаюсь к нему и пристальным взглядом даю знать об этом внутреннем монологе.

«Сними перчатки, осмелься пойти наперекор хозяевам! Дотронься голой рукой до моего обнаженного тела, глядя мне прямо в глаза! Почувствуй, какая нежная кожа скрыта под панцирем, которым вы меня сковали! Посмотри, как взывает к поцелуям шея. Как взывает к объятиям покрывшая кожу испарина. Хотел бы ты обладать мной? Вызывает ли у тебя желание мое тело, или ты испытываешь сострадание? А может, и то, и другое? Как же ты жалок!»