Открыв глаза, я вижу перед собой одутловатую морду Сантини и едва заметно улыбаюсь, думая о том, что ждет его рано или поздно. Доктор принимает это за согласие и соучастие; его взгляд становится немного настойчивее. Это не ускользает от внимания моего защитника, его лицо каменеет в ту же секунду. К счастью, доктор сосредоточен на моем горле. Иначе его прошиб бы холодный пот.

— Она отвечает: «Нет-нет, кабачки, забегаловки, но никаких кибуцев. В Марокко кибуцев нет! Это нужно ехать в Израиль». И говорит совершенно серьезно. Но я-то знаю, что это глупости: Марокко, Аравия, Израиль — все одно и то же! Меняются только названия. Чтобы была хоть какая-то разница. Меня не обманешь. Я никогда там не был, но читал об этих странах все, что нужно, потому что…

Человек-в-сером, которому это надоело, прерывает его одним жестом. Сантини тут же умолкает. В любом случае, он говорил лишь для того, чтобы заглушить страх.

— На сегодня вы закончили?

Врач опускает глаза:

— Да.

— Тогда я вас больше не задерживаю.

Сантини протягивает руку, и она повисает в воздухе. Он выглядит глупо. В конце концов, понимая, что рукопожатия не будет, он бормочет что-то вроде «До свидания, до скорого». Сантини рад покинуть комнату. Он тут же расслабился и уже не кажется таким замкнутым. Словно камень с души свалился.

Не успевает он дойти до двери, как человек-в-сером кричит ему:

— Сантини!

Его порыв прерван, на лице читается досада. Рука уже почти коснулась дверной ручки. Он думал, что отделался.

— Не забудьте зайти к Джону за оплатой. Он ждет вас в кабинете, рядом с прихожей. Дверь справа.

Потом:

— До понедельника.

Доктор лепечет:

— Да-да, разумеется.

И кланяется.

Он торопится закрыть за собой дверь, а человек-в-сером тем временем поворачивается ко мне.

Настало время интимного туалета.

Я избегаю человека-в-сером. Я объяснила ему, насколько он болен и отвратителен, насколько заражает меня своей тревогой. Конечно, он не признает этого, он не настолько владеет собой. Ему нужно долго говорить о своих болях, об их изменении, и поводом для такого детального отчета служит невинная фраза «Спокойной ночи». Как будто ночь, проведенная бок о бок с ним, может быть спокойной.

Я стараюсь находиться рядом с ним как можно меньше и не касаться его. Не только его жилистое тело — само присутствие человека-в-сером заставляет меня пасть духом. Но в комнате в тридцать квадратных метров Избежать встречи с ним не так-то просто. Даже когда он сидит на стуле, заметно, как непропорционально длинны его конечности. Седеющая, тщательно подстриженная борода плохо скрывает пугающую худобу лица с выдающимися скулами, слишком высокими и угловатыми. Челюстные мышцы судорожно сокращаются и расслабляются, выпуклые вены на шее придают лицу сходство с каким-то механизмом. Белизна пышной шевелюры контрастирует с эбеновой чернотой бровей, подчеркивая мертвецкий вид его тела, на котором сказалось столько белых ночей и черных мыслей.

Мне известно, как расчетливо движутся его руки. Я слишком давно остерегаюсь их жестокости в те моменты, когда они превращаются в яростные кулаки, а человек-в-сером выпрямляется передо мной во весь рост, сухощавый исполин с широкими плечами. В последние годы удары его костлявых пальцев по моей спине, животу и лицу прекратились, по крайней мере на время почти всех моих беременностей. Но я хорошо усвоила тревожные сигналы, означающие, что достигнута критическая точка. Я знаю, что его кулаки могут в любой момент обрушиться на мое тело. И не важно, виновна я или нет; они падут на меня без предупреждения и будут колотить, пока не утихнет гнев. И все же я предпочитаю его удары другим, более коварным истязаниям и некоторым ласкам.

Итак, я делаю вид, что мне все равно.

Но как бы я ни старалась не выражать никаких чувств, меня круглые сутки держат в напряжении. Порой мне случается проронить тоскливый вздох или пару слезинок, он всегда замечает это, и мне приходится дорого за них заплатить. Он больше не относится ко мне с той сомнительной нежностью, какую проявлял несколько месяцев после моей первой менструации. Я почти скучаю по красной комнате. Знаю, что затянувшаяся депрессия — это нормально, если тебя не отпускает острая боль, но я близка к тому, чтобы сдаться. К счастью, опыты, которые человек-в-сером проводит вместе с Джоном и новой командой, отнимают много времени по утрам и добрую часть дня. Так что я вижу его реже, хотя и это уже много.

Он становится агрессивным, потому что больше не может двигаться. Будучи по характеру человеком деятельным, он, чувствуя немощь, мечет громы и молнии. Ни один урок не обходится без того, чтобы он не приплел свой ишиас. У меня создается впечатление, будто мы — пара старичков, которые сидят на кожаном диване в гостиной и выбирают дерево, ручки и гвозди для гроба. Мне хочется бросить его. Не потому, что ему больно, а потому, что он об этом говорит. Хочется увидеть других мужчин. Хочется узнать прикосновение других рук.

Мое тело кричит от желания.

Он портит мне жизнь и заставляет сомневаться в обоснованности моей миссии. Я не должна предавать его. Не должна уходить. Во имя Ваал-Верифа. Он нуждается во мне так же, как я нуждаюсь в нем. Я не должна позволять эмоциям одержать надо мной верх. Иезавель, вспомни тех ангелов, которым показалось мало власти, дарованной самим Ваалом. Вспомни покинувших дом родной: демоны держат их во мраке глубин, между землей и адом, среди червей и самых мерзких тварей, они скованы вечными цепями в ожидании дня, когда им вынесут приговор. Вспомни истории о Сахаре,[31]о женщинах и мужчинах, уподобившихся этим ангелам, предавшихся распутству и вступивших в противоестественные связи. Ныне они терпят вечные муки.

Я знаю, это не его вина. Но его жалобы и внутренняя гниль — словно десятитонный груз, который тянет меня в пучину.

А я не хочу.

Я хочу держать голову над водой.

Однажды я вышла из себя, когда на него подействовали обезболивающие, и человек-в-сером застал меня врасплох.

— Почему ты стараешься вызвать у меня чувство вины?

— Я вызываю чувство вины, потому что я женщина и дочь святой троицы Сахар-Ваал-Астарта, и меня не научили думать по-другому. Меня не научили быть собой. Мне рассказывали только о долге перед остальными, о священной миссии. Ты ведь терпеть не можешь, когда я так говорю, а? Что-то выходит у тебя из-под контроля! Ты понятия не имеешь, что испытывает женщина. И это тебя путает. Всех мужчин пугает мысль о том, что женщина не может довольствоваться только материнством.

Человек-в-сером заплакал и прижался ко мне. А я продолжала, словно хотела высказать все. Просто ради удовольствия причинить ему боль, пока его слезы не высохли и он не повернулся ко мне уже совсем с другим лицом.