смеетесь над собственной глупостью и безумием; ваши товарищи смеются вам в лицо, и вы не сердитесь на них за это, ибо в вас начинает проявляться благодушие.

Эта изнурительная веселость, эта беспокойная радость, беззащитность, нерешительность болезни обычно продолжаются недолго. […] Через несколько минут связь мыслей становится столь смутной, нити, которые пронизывают ваши понятия, слабеют настолько, что только ваши сообщники, ваши единоверцы могут понимать вас[119].

Таков эффект гашиша, описанный поэтом, которому удалось использовать свой опыт, превратив наркотик в источник поэтического вдохновения. В ранних портретах Ренуара отсутствует какая бы то ни было томность, однако художник, безусловно, вспоминал слова Ш. Бодлера, когда писал эту сцену. Для того чтобы поднять настроение, потребовались музыка, компания и вино, к которым художники прибегали как к испытанным и верным средствам.

В эпоху, когда прирожденного меланхолического художественного темперамента уже не хватало, чтобы вызвать вдохновение, сформировалась целая система, предназначенная для того, чтобы обострить собственную чувствительность. Избыток чувств был благословенным состоянием, позволявшим художникам создавать свои шедевры, а поэтам находить верные слова, чтобы запечатлеть в них эмоции, обуревавшие общество, пребывавшее в состоянии постоянного и неистового изменения.

В 1911 г. Умберто Боччони, которому тогда не было и тридцати лет, принял участие в выставке свободного искусства в Милане, представив на ней свое полотно, наполненное атмосферой ночной жизни большого города. Он назвал картину «Смех» (рис. 35). Яркие краски, густые мазки и беспорядочные, запутанные формы отличают эту работу. Ее можно было бы назвать экспрессионистским полотном, на котором смешались воедино буйный хроматизм с жестким и дерзким изображением того, что происходит в миланском кафе. Несомненно, У. Боччони воспроизводит бал Ренуара, однако ему хочется произвести гораздо более сильное впечатление. Этот эксперимент ему вполне удался, поскольку картина захватывает своей вопиющей, уродливой дисгармонией, возможно, вызванной резкими суждениями, циркулировавшими на выставке.

Тем не менее художник сумел воспользоваться выпавшим на его долю шансом, превратив его в великолепное произведение искусства.

Именно в это время У. Боччони отправился в Париж, где он познакомился с кубизмом Пикассо. По возвращении он создал свой «Смех», ставший истинным футуристическим шедевром.

Действие разворачивается вокруг стола в ресторане, где царит атмосфера беззаботного веселья. Персонажи изучены и представлены со всех сторон, напротив них на переднем плане находятся различные предметы, запечатлевшиеся в памяти художника.

Умберто Боччони. Сочинения об искусстве. 1911

Если на картине Ренуара наш взгляд блуждает, постепенно проникая внутрь группы, то Боччони конструирует безупречный геометрический механизм, веер линий, расходящихся от пышной шевелюры женщины, сидящей к нам спиной на переднем плане. Конус более яркого света приковывает взгляд к лицу дамы, находящейся во власти неудержимого заразительного смеха. Любой жест распространяется концентрическими кругами, начиная с пухлого лилового лица женщины. В действительности это единственная выделяющаяся деталь, потому что всё остальное распадается на множество переплетающихся фрагментов: палец со сверкающими бриллиантами, подносы с фруктами, столики, за которыми сидят одинокие мужчины, и усы в свете ламп. Вихрь заразительной энергии смеха. Это поразительное изобретение У. Боччони. Мы оказываемся напротив изображения апофеоза веселья, отражающегося на предметах и фигурах людей, ощущаем движение, пронизывающее окружающее пространство, разделяем эмоциональное состояние персонажей.

Рис. 35. Умберто Боччони. Смех. 1911. Холст, масло. Музей современного искусства на Манхэттене, Нью-Йорк

Умберто жил у Римских ворот, откуда он ежедневно мог наблюдать кипение миланской жизни, которое он воспроизвел в одновременно концентрированном и оглушительном зрелище. В первой версии картины сохранилось кричащее попарное сочетание цветов: зеленый и синий рядом с красным и желтым, вынуждавшими всё время заново фокусировать взгляд.

Для футуристов веселье было самым естественным чувством, единственным, которое стоило испытывать. Это была эмоция, сопровождавшая прогресс, стимулировавшая и продвигавшая его.

Люди, вы не были созданы для страданий; ничто не творилось Им в час печали и ради печали, все создано ради вечного веселья. Боль проходит (вы сами своим страхом вечно длите ее существование), радость же – бесконечна. Вот истинный первородный грех, вот единственная купель. Трусы! Малодушные! Лентяи! Колеблющиеся! Медлительные! Пройдите сквозь ограду! Как поверхностно вы судите, если полагаете, что в том, что вы привыкли считать серьезным, есть глубина! Превосходство человека над остальными животными в том, что он один наделен божественной привилегией смеха. Звери никогда не смогут общаться с Богом. Мы же хоть и можем услышать плач и жалобы маленькой жалкой мыши, но кто из нас слышал, как во все горло хохочет какой-нибудь зверь?

Смех (радость) гораздо глубже плача (боли), ведь даже новорожденный, еще ни к чему не пригодный человек прекрасно умеет бесконечно долго лить слезы. Лишь повзрослев, он позволит себе роскошь смеяться по-настоящему весело.

Пора привыкать смеяться над всем, о чем нынче плачут, чтобы становиться глубже и глубже. Человека можно воспринимать всерьез, только когда он смеется. Тогда мы становимся серьезными от восхищения, или зависти, или тщеславия. То, что называют человеческим горем, – не что иное, как горячая и плотная радость, снаружи покрытая пленкой застывших серых слез. Сорвите эту пленку – вы обнаружите счастье.

[…]

Мы, футуристы, хотим излечить латинские народы, и в первую очередь наш, от сознательной Боли, от недуга приверженности прошлому, усугубленного хроническим романтизмом, чудовищной чувствительностью и жалким сентиментализмом, которые являются бичом для всех итальянцев. Поэтому мы будем систематически делать следующее.

[…]

7. Извлекать из конвульсий и контрастов боли слагаемые нового смеха.

8. Переделывать больницы в места развлечений: устраивать веселые вечерние чаепития и кафешантанные представления, приглашать клоунов. Обязывать больных носить забавные костюмы, гримировать их как актеров, чтобы поддерживать постоянное веселье. Посетителям будет дозволено заходить в больничные палаты только после того, как они заглянут в специальный институт мерзости и безобразия, где их украсят огромными прыщавыми носами, повязками на несуществующих ранах и прочим.

9. Превращать похороны в шествия масок под водительством юмориста, умеющего обыгрывать все гротескные стороны горя. Модернизировать кладбища, и сделать их комфортабельными, открыв там буфеты, бары, катки, американские горки, турецкие бани и спортзалы. Днем устраивать пикники, ночью – балы-маскарады.

10. Не смеяться при виде смеющегося человека (это бессмысленный плагиат), а учиться смеяться, глядя на того, кто плачет. Устраивать в моргах кружки и клубы по интересам, придумывать эпитафии с каламбурами и игрой слов. Развивать полезный здоровый инстинкт, заставляющий нас смеяться, когда кто-то поскользнется и упадет; не помогать ему, а ждать, пока он сам поднимется и расхохочется, заразившись нашим весельем[120].

Альдо Палаццески. Противоболь. Манифест футуризма, Лачерба. 29 декабря 1913 г.

Манифест «Противоболь» являлся не чем иным, как листовкой, распространявшейся вручную среди активистов футуристического движения. Тем