— Маньяк, говорите? — не слишком любезно улыбнулся сын степей Батыр Рашидович и достал из письменного стола несколько фотографий. — Никого не узнаете?

Одного взгляда хватило понять: на левой от меня фотографии — лицо брезентового гада.

Кстати, мертвое. Черты искажены предсмертной мукой, рот с оскаленными гнилыми зубами, словно пасть дохлой рыбы, знакомый скошенный подбородок, лоб перечеркнут ссадиной. От моего дипломата. Куртка и темная футболка с черными штанами тоже имели место быть.

— Он, — хрипло каркнула я и попросила воды.

Белимбаев наполнил стакан, я выцедила его одним махом и жалобно уставилась на капитана. У сына степей был вид охотника, узревшего добычу.

Вот и ходи после этого в милицию по блату.

После опознания мертвого насильника за меня взялись всерьез.

— Остановимся на том, как вы ударили… — капитан взглянул на изнанку фотографии, — гражданина Гальцева дипломатом по голове…

— От чего он умер? — перебил Лев.

Белимбаев недовольно покосился на встрявшего верзилу, но вспомнил о просьбе авторитетных людей и ответил:

— Перелом шейного позвонка.

— Какого? Одного или нескольких? — не унимался Лев.

— Дело ведет капитан Игнатов. У меня только фотографии. Но если это важно, могу узнать…

— Важно, — сурово проговорил Лев, и я пропела осанну факультету физической культуры. Лева — парень образованный, в смысле анатомии, правду достанет.

Белимбаев тоже это почувствовал и немного сбавил обороты.

— Капитан Игнатов будет завтра. Серафима Андреевна, что было после того, как вы ударили Гальцева?

— Мы дрались.

Батыр Рашидович скуксился.

— Вы уверены? Что, сначала ударили, а потом дрались?

— Уверена.

Судя по тому, как лицо капитана продолжало киснуть, человек со сломанной шеей драться не может.

— Что вы делали дальше? После того, как «убежали»? — Последнее слово капитан усмешкой поставил в кавычки.

Я обиделась.

— По-моему, я вам уже говорила. Пошла, вернее — побежала к подруге.

— Повторите свой рассказ еще раз. Пожалуйста.

Я повторяла, повторяла и повторяла. Капитан останавливал рассказ на мелочах, и я чувствовала себя глупой мышью, которую ловит опытный кот.

Боже! Все идет к тому, что Серафиму Мухину арестуют за убийство насильника. Родня в Киеве скончается от позора! Муза предаст анафеме и откажется носить передачи.

Но рядом был Лева.

— Капитан, — сказал мой учитель, — чего ты вокруг да около ходишь! Скажи прямо — ты ее подозреваешь?

Забывший в рвении о плове Белимбаев ответил туманно и вкрадчиво:

— Уважаемый Лев, извините, не знаю вашего отчества, время смерти Гальцева установлено предельно точно. И оно совпадает с моментом событий, описываемых Серафимой Андреевной. Что я должен подозревать? — Капитан довольно откинулся на стуле и развел руками.

— Этот Гальцев мог упасть и свернуть шею? — почти крикнул Лева.

— Мог, — усмехнулся капитан. — Упасть мог. А вот оттащить себя в кусты и прикрыться ветками не мог.

Все. Сейчас я поцелую Леву, попрошу его передать привет Музе Анатольевне и пойду в камеру.

— Какими ветками? — опешил мой сосед.

— Такими. Деревянными. — Белимбаев дотянулся до карты и лениво провел линию от места моей схватки до угла дома Виктории. — Некий господин курил вечером на балконе и видел, как некто в темной одежде тащит нечто в эти кусты. Господин провел на балконе несколько часов. Он поругался с женой, перенес на балкон телевизор и смотрел футбол. Курил, сбрасывал окурки под балкон… все точно. Утром в кустах нашли труп Гальцева. Прикрытый ветками труп.

— Но… разве тело тащила женщина?

— Темно, далеко, не разобрать, — усмехнулся Батыр Рашидович, и я почувствовала на своих запястьях холодную сталь наручников. — Этот кто-то был в темной одежде и почти сливался с кустами. Кстати, Серафима Андреевна, на вас был черный костюм и черные колготки?

Матушки родные! Он не шутит! Будь проклят день, когда Лева решил заняться расследованием! Пропадите вы пропадом, все обещания! Похоронили бы Гальцева за счет муниципалитета, и в милиции бы знать ничего не знали о Серафиме Мухиной…

Я вскочила с жесткого, как тюремная скамья, стула и начала носиться по кабинету.

— Сядьте! — приказал Белимбаев, и мне показалось, что Лев может его ударить.

Белимбаеву тоже так показалось, и он, возможно, сжалившись, произнес:

— Серафима Андреевна, Гальцев был психически ненормален. Находился на учете в диспансере и подозревался… — капитан задумался, что-то вспоминая, и затем сообщил: — подозревался в трех изнасилованиях. Одно со смертельным исходом…

— Да что же вы его не посадили-то?! — взъярилась я.

— Мы его искали, — вздохнул капитан. — Но психи — народ изобретательный. Гальцев скрывался по друзьям-знакомым, прятался у случайных собутыльников… Кстати, всех своих жертв он обворовывал. Срывал серьги, снимал кольца. Жители Текстильщиков вам еще спасибо скажут…

— Не-е-ет! — заревела я. — Не-е-ет! Я никого не убивала!

— Ну, ну, Серафима Андреевна, успокойтесь. Пределов необходимой обороны вы не нарушали…

— А то, что я якобы тело тащила и ветками маскировала? Это как?

— Это да. Это вы зря.

Ой, как хотелось капитану Белимбаеву помочь коллеге Игнатову раскрыть висяк с убийством маньяка! До дрожи пальцев и ноздрей!

Но мне еще больше хотелось быть освобожденной от подозрений.

Интересно, когда Леве рекомендовали Батыра Рашидовича, не забыли предупредить об исключительном служебном рвении последнего? Хорошенькие друзья у Левы в ОМОНе…

Сосед чувствовал себя ужасно. Противно хрустел пальцами и грозно двигал бровями.

— Капитан, как ты думаешь, эта хрупкая женщина, — Лева ткнул перстом в мою особу, — способна дотащить мужика до тех кустов? Там, — Лев прищурился на карту, — метров пятьдесят будет…

— Гальцев мухомор. Дотащила бы, — безапелляционно заявил упертый мент.

Я уже хлюпала носом и мысленно писала жалобу в Генеральную прокуратуру, ЮНЕСКО и Гаагский трибунал. Лева шевелил губами — судя по артикуляции, с них рвалось что-то матерное. Один капитан Белимбаев цвел душой. Кажется, отличившихся коллег принято благодарить застольной песней, заздравным тостом и звоном сдвинутых стаканов…

И тут спасением с небес прозвучал телефонный звонок. Белимбаев цапнул трубку, рыкнул: «Слушаю, Белимбаев», потом потише произнес: «Здравия желаю», затем с упрямой грустинкой проговорил: «Не все так просто, Игорь Михайлович».