— Вот так, блядь, неудачно жизнь сложилась. Твое здоровье…

Выпив, я прикрыл глаза, откинулся на спинку кресла, и не раскрывая глаз потянулся за сигаретой, когда вдруг услышал…

— Дурак, — раздался холодноватый, равнодушный голос с той стороны, где сидел Кот. Впрочем, несмотря на холод и равнодушие, в нем проскользнула нотка дружелюбия. Если и не присутствие симпатии, то во всяком случае, отсутствие недоброжелательности. Это была спокойная констатация факта.

Я открыл глаза и взглянул на Кота. Он продолжал смотреть на меня своим обычным взглядом. К выпивке (моей) он относился безучастно. Равно как и к моему сидению за компьютером. Как-то раз я попробовал заинтересовать его этим устройством и посадил перед монитором, включив заставку с плавающими рыбками. Кот внимательно рассмотрел их и отвернулся. Я включил другую заставку с бегающей мышкой. Он удостоил ее беглым взглядом, едва повернув голову, и сразу же опять отвернулся. Посмотрев на меня, он дернул загривком (то есть, пожал плечами), спрыгнул со стола и вышел из комнаты. Вопрос был исчерпан — раз королю не интересна пьеса, нет для него в ней, значит, интереса.

Он сказал мне это на понятном нам обоим языке и закрыл тему. Говорить на этом языке он умел лучше, чем я. На моем языке он не говорил никогда. Кошки не разговаривают на нашем языке. С их устройством гортани это невозможно, но… Главное — другое: им это просто не нужно. А если бы стало нужно, они бы… Они бы что? Заговорили?

— Я пьян… — сказал я с полувопросительной интонацией, глядя на него.

Он равнодушно смотрел мимо меня. Я проследил за его взглядом и увидел, что он смотрит на телефон. В этот момент телефон зазвонил. Я вздрогнул. Как-то уж очень последовательно все произошло. Это он звонит, пронеслась в голове дурацкая мысль

(вчерашний фильм по телеку… фантастическая чушь про инопланетян…)

Я насмешливо фыркнул, но мысль продолжала развиваться: он не может говорить со мной на моем языке прямо, поэтому ему нужно какое-то устройство, воспроизводящее человеческую речь… но не магнитофон, тупо повторяющий лишь то, что записано на кассете… ему нужно средство связи… Сейчас он встанет на задние лапы и расскажет мне, — по телефону, — какой я дурак, потому что жизнь не сложилась, а я лично, без ансамбля, сам-бля, один-бля ее так по-дурацки сложил…

Я тряхнул головой, оборвав идиотский всплеск идиотской фантазии, и снял трубку. Она молчала. Я хотел сказать: «Алло», — но почему-то поперхнулся. Потом все-таки выговорил:

— Да?..

Трубка молчала. Я подул в нее. Без результата. Потом где-то далеко на линии раздалась трель, словно прорывался междугородний звонок. Я мельком глянул на Кота. Он дернул загривком, так что легкая судорога прошла до самого основания хвоста (раздраженно пожал плечами), поднял высоко морду и стал сосредоточенно вылизывать свою шею. В трубке раздался легкий треск и голосом жены она спросила:

— Почему так долго не подходишь?

— А-а… — хмыкнул я. — Это ты… Не соединялось, — а потом как-то не думая добавил. — Я думал, кот.

— Кто?

— Кот, — машинально повторил я, уже зная, какой будет следующий вопрос. Я не ошибся.

— Ты пьян? — спросила она.

— В жопу, — сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало раздраженно. Раздражение ей знакомо и привычно, кроме того, когда я и вправду бываю пьян, раздразнить меня нелегко.

— Ну, ладно, — с еле заметным облегчением сказала она. — Я скоро приду. Ты ужинал?

— Нет.

— Ладно, я приду и что-нибудь сделаю.

— Ура.

— Все нормально?

— Все замечательно.

— Что ты делаешь?

— Работаю, — буркнул я, начиная и вправду раздражаться и понимая, что старею. Видимо четырех рюмок (маленьких) уже не хватает для полного душевного равновесия. Кот на мгновение замер с языком на шее, недоуменно глянул на меня, желая выяснить, не ему ли я пудрю мозги, убедился, что не ему, и снова принялся за дело.

— Я тоже не развлекаюсь, — с тенью обиды произнесла она и замолчала, не зная что сказать дальше. Вообще-то говорить ей было нечего. Она могла повесить трубку, как только услыхала мое «Да…», потому что весь смысл ее звонка заключался в примитивной проверке — дома я, или нет. Но если бы люди говорили только в тех случаях, когда им есть, что сказать, мир бы грустно замолк.

— Знаю, — вежливо сказал я

Мы помолчали, потом она быстро пробормотала: «Ну, ладно, пока», — и повесила трубку. Я — тоже.

Приду, что-нибудь сделаю… «что-нибудь» — это пара сосисок с гречневой кашей, в лучшем случае, какой-нибудь салатик. Что ж, на большее я не заработал, все верно — наверное, и впрямь, дурак…

— Значит, дурак? — спросил я Кота, уже почти не сомневаясь, что сам пару минут назад произнес это слово.

Кот мельком глянул на меня, и оторвавшись от своей шеи, принялся вылизывать бок. Потом разлегся и занялся брюхом. Ты как знаешь, ясно говорил он, а я не могу тратить время на пустую болтовню, поэтому не взыщи, я параллельно займусь более важными делами. От человека такое воспринялось бы как неприкрытое хамство, но для Кота это был естественный и нормальный стиль поведения. Кому не нравится, заведите собачку — тоже вариант, как сказал один еж, слезая с половой щетки.

* * *

Потом,

(через месяц, два, три… И дальше…)

часто сидя перед пустым монитором моего старенького компьютера, даже не делая вид, что работаю

(уже незачем…),

а просто механически вспоминая

(никаких картинок — воображение не работает…)

все, что случилось дальше, все, что перекорежило мою скучную, но хоть как-то налаженную жизнь, я задавал себе один и тот же вопрос: почему на следующий день почти забыл о холодно прозвучавшем слове «дурак» в квартире, где не было никого, кроме меня и Кота. Почему?.. Да потому… Just because… Because the sky is blue.[4]Просто…

Просто любой из зараженных странной и ничем не оправданной привязанностью к маленьким усатым хищникам всегда подсознательно ждет, что его маленький (по размеру) партнер в какой-то момент перестанет притворяться и заговорит с ним по-человечески. И то, что у здорового человека вызвало бы шок, или в лучшем случае, сильное изумление, страдающие «кошачьей болезнью», или как говорят американцы, «cat people» (дословно — «кошачьи люди»), запросто могут принять, как вполне нормальное явление.

Мы, живем бок о бок с маленьким Зверем и каждый день сталкиваемся с поразительным по своей необъяснимости фактом его присутствия рядом. Фактом, на фоне которого все материалистические объяснения устройства мироздания, все отрицания какого-то замысла, по которому кто-то закрутил всю нашу (или не нашу) карусель, выглядят тыканьем детской ручонки в чужого дядю и упрямым лепетанием: «Папа, папа, папа…».