Заболела Аленка. Диагноз – страшнее не бывает. Лейкоз. Сначала отчаянная паника, потом растерянность. Абсолютная потеря сил, координации. Не могла удержать чашку в руке, лбом сшибала все дверные косяки. Ревела Женя с утра до ночи, закрывшись в комнате, – пряталась от Аленки. Из спальни не выходила: не могла подняться с кровати. А Аленка, конечно, все понимала и однажды так отчаянно, по-взрослому закричала Жене:

– Если не ты, кто мне поможет?!

И Женя поднялась. Пришла в себя, если это словосочетание было к ней сейчас применимо. Начались действия. Конечно, подключились все – друзья, родные, знакомые, знакомые знакомых. Женя собирала всю информацию, знала почти все частные случаи, моталась по врачам, списывалась с такими же несчастными матерями. Постепенно страшная картина ее теперешней жизни и, главное, действий обретала четкие рамки, стали понятны условия, возможности. Но все, как всегда, уперлось в деньги. Да что там деньги – деньжищи, огромные, колоссальные, непомерные.

К тому же пришлось уйти с работы. Кто в условиях рынка будет терпеть такого работника? Да, жалели, сочувствовали, собрали какие-то деньги, дали выходное пособие. Но это все капля в море. Сказали, что, если она вернется, примут назад. Спасибо на добром слове! Но это были очень далекие перспективы. Когда, Господи? Как еще повернет эта жизнь, обошедшаяся с ними так безжалостно и жестоко.

– За что, Господи? – шептала Женя. – За что? Да, я не ангел, но при чем тут невинный ребенок, не совершивший в этой жизни ничего плохого?

Но это по ночам – слезы, мысли, молитвы. А утром собирала себя в кулак. Мама сдала свою однушку и уехала жить на дачу. А дача – смех один – летний дощатый домик, сортир на улице, холодная вода. На дворе октябрь, в поселке – никого, парочка алкашей и бродячие собаки. Мама говорила:

– До декабря продержусь, слава богу, печка есть, а в декабре вернусь в город и буду жить у двоюродной сестры в Кузьминках – до апреля. А в апреле снова на дачу.

Сестра эта была не сахар – старая дева со своими примочками, но ехать к Жене мама не хотела. Конечно, из-за Андрея, хотя он и начал понемногу приходить в себя. Видимо, что-то дошло. Взял у брата старые «дачные» «Жигули» и вечерами «бомбил». Когда Женя узнала точную сумму, нужную на операцию, был собран семейный совет. Приехала из Судака Женина свекровь, привезла деньги, собранные за сезон с отдыхающих. Собственно, то, с чего они и жили весь год. Предложила продать дом – не дом, развалюха, по-южному с кучей ветхих, почти картонных, пристроек-комнатух, рассчитанных на небогатых отдыхающих. Много не выручишь, положения не исправишь. Да и где жить на старости лет свекрови со свекром, перенесшим инфаркт? На что жить? Они терпели буйную, нетрезвую молодежь из регионов (а кто еще согласится арендовать этот «шанхай»). Собирали копейки, чтобы выжить зиму. Куда их теперь? К дочке в Краснодар? А у той трое детей, пьющий муж и двухкомнатная хрущоба на окраине. Нет, Женя отказалась. Это не выход. Выход был один – продать мамину однушку. Полина дала свою риелторшу – ушлую тетку, которая сразу не понравилась Жене. Но дело было не в тетке. Рынок московского жилья сходил с ума и наконец сорвался с цепи. Цены росли каждую неделю. Брались авансы, отдавались обратно, сделки рушились как карточные домики. Покупатели настаивали на первой заявленной и условленной цене, продавцы терялись и психовали, видя, как цены на их квартиры нещадно прут вверх. Ушлые, умелые дельцы, как всегда в таких ситуациях, наживались, а обычный люд нервничал и, как всегда, оставался в проигрыше. Потом цены взвились до заоблачных, нереальных, выброс квартир на рынок стал огромен, но покупатель выжидал. Не поддавалась здравому смыслу эта искусственно раздутая ситуация. Аналитики обещали, что рынок рухнет, обвалится. Все выжидали. Риелторы нервничали. Женя сходила с ума. Решили отдавать квартиру дешевле рыночной стоимости. А что было делать? Имелась уже договоренность с израильской клиникой Хадасса, ориентировочная стоимость лечения – 150 тысяч долларов. Нужно было оформлять бронь на палату, визы, билеты. Аленке становилось все хуже. На глазах она теряла силы и надежду, просила Женю:

– Мама, ну, быстрее, быстрее. А вдруг мы не успеем?

Сердце рвалось на куски. Женя сама превратилась в ходячий скелет, серую мумию – есть ничего не могла. Только пила сладкий чай с хлебом, чтобы как-то держаться на ногах.

В семь утра в субботу ее разбудил звонок мобильного. Она сразу не узнала мамин голос – совершенно, как ей показалось, изменивший свой тембр и окрас. Мама почему-то плакала и смеялась – громко, с надрывом, и кричала Жене, кричала, чтобы та срочно заказывала билеты и звонила в клинику.

– Все в порядке, Женя, – кричала мать.

– Мам, ты бредишь? Что с тобой? – раздраженно недоумевала Женя.

В голове пролетела мысль – значит, есть реальный покупатель на квартиру, слава богу, но все равно ведь не хватит! С матерью, видимо, просто истерика, она не может с собой справиться. Связь прервалась, и уже сама Женя, немного придя в себя от тяжелого, после снотворного, сна, набрала материн номер. Из сказанного, хотя нет, выкрикнутого, она наконец поняла, что квартира тут ни при чем.

– Как ни при чем? Мам, ты что, бредишь? – снова не поняла она.

– Да нет же, нет. Деньги дают Ольга Евгеньевна и Леонид Евгеньевич – они только сейчас обо всем узнали, только сейчас, ты же знаешь, они живут обособленно, ни с кем не перезваниваются. А тут узнали. Она мне сама позвонила десять минут назад, спросила, какая нужна сумма, и сказала, что завтра мы можем ее забрать. Она обрадовалась и сказала, что, слава богу, такие деньги у нее есть. Понимаешь, дочка?! В общем, связывайся с ней, звони и действуй, Женя, действуй без промедления.

– Господи, какие тут промедления! – крикнула Женя. И задала совершенно дурацкий вопрос: – А когда им удобно звонить, мам? Сейчас не рано?

– Женя, соберись, я же только что с ней говорила. Она ждет твоего звонка!

Женя вскочила с кровати, побежала в ванную и встала под ледяной душ. Тряслись руки и подгибались ноги. Надо было срочно успокоиться. Через два часа она стояла на Восьмой Парковой перед кирпичной пятиэтажкой с нужным номером. Почему-то пришла в голову мысль, что она идет к ним в дом впервые и с пустыми руками, и купила у сидящей неподалеку бабульки лиловые и белые гладиолусы. Торопясь, она поднялась на третий этаж, остановилась перед дверью перевести дух и нажала на кнопку звонка.

Дверь ей открыл Леонид Евгеньевич – в домашних брюках и пижамной полосатой кофте. Подобные Женя видела на старых фотографиях 50-х годов. За его спиной стояла маленькая Ольга Евгеньевна, в домашнем платье и вязаных носках. Было холодно – в домах еще не топили.

– Женя, милая! – Ольга Евгеньевна ее обняла и крикнула мужу: – Леня, ставь чайник!

Женя шагнула из малюсенькой прихожей в комнату. Квартира была крошечная, но бросалась в глаза абсолютная, идеальная чистота и немного мещанский, своеобразный уют. Телевизор, прикрытый кипенно-белой кружевной салфеткой, кружевные накидки на многочисленных подушках, вышивки на стене в простых деревянных рамках – видимо, увлечение хозяйки. И многочисленные композиции из искусственных цветов в вазах – на комоде, подоконнике и столе. Женя слегка поморщилась – искусственные цветы она не выносила. Свои неприятные ассоциации. Но в целом все было по-стариковски мило.