пехотинцами, остановили почтенные носилки. Один из них, казавшийся начальником этих бродяг с большой дороги, закричал ужасным голосом: «Стой! Первого, кто слово скажет, — застрелю!» и поднес дуло пистолета на два пальца ко лбу крестьянина Гийома, который вел носилки. Другой сделал то же с Жюльеном; один из пеших приложил пистолет к щеке племянницы кюре, который в это время мирно спал в носилках и, следовательно, избавлен был от ужасного страха, охватившего его миролюбивую свиту. Эти злодеи заставили носилки двигаться быстрее, нежели хотелось непослушным лошадям, везшим их. Никогда еще тишина не соблюдалась так хорошо, как при этом насильственном деянии. Племянница кюре была более мертва, чем жива, Гийом и Жюльен плакали, не осмеливаясь открыть рта перед страшным видом огнестрельного оружия; а кюре все спал, как я вам уже сказал. Один из всадников отделился от группы и галопом помчался вперед. В это время носилки подошли к лесу, при входе в который передняя лошадь, которая, может быть, чуть жива была от страху, не менее того, кто ее вел, или скорее из хитрости, или потому, что ее заставляли итти скорее, чем ей позволял ее ленивый и сонный характер, — эта бедная лошадь попала ногой в выбоину и споткнулась так сильно, что господин кюре проснулся, а его племянница упала с носилок на костлявый круп клячи. Добрый человек звал Жюльена, который не смел ему ответить; он звал племянницу, которая не имела мужества открыть рта; у крестьянина сердце было столь же твердо, как и у другого, и кюре сильно разгневался. Говорят даже, что он богохульствовал, но я никогда не подумаю этого о кюре из Нижнеменской провинции. Племянница кюре слезла с крупа лошади и села на прежнее свое место, не осмеливаясь взглянуть на дядю; а лошадь, едва поднявшись, пошла скорее, чем когда бы то ни было, невзирая на шум, поднятый кюре, который кричал своим проповедническим голосом: «Стой! стой!» Его усиливавшиеся крики подгоняли лошадь, и она шла еще быстрее, а это заставляло кюре кричать еще громче. Он звал то Жюльена, то Гийома, а чаще всего свою племянницу, нередко прилагая к ней эпитет отъявленной негодницы. Она бы могла отлично говорить, если бы захотела, потому что тот, кто приказал им хранить молчание так исправно, отъехал к конным, ехавшим впереди от носилок шагов за сорок-пятьдесят; но страх перед карабинами сделал ее нечувствительной к ругательствам дяди, который наконец стал горланить и кричать: «Помогите! Караул!», видя, что его так упорно не слушаются. На это двое конных, которые уехали вперед и которых пехотинец просил вернуться, приблизились к носилкам и приказали остановиться. Один из них спросил грозно Гийома:

— Что за дурак там орет?

— А! сударь, вы его знаете лучше, чем я, — ответил бедный Гийом.

Верховой ударил его пистолетом по зубам и, приблизив его к племяннице, приказал ей снять маску и сказать, кто она. Кюре видел из своих носилок все, что произошло, и, имея тяжбу с одним дворянином по имени Лон,[151] подумал, что это он хочет его убить, и начал кричать:

— Господин Лон! если вы убьете меня, вы ответите перед богом: я, недостойный, посвящен в священники, и вы будете отлучены, как оборотень.[152]

В это время его несчастная племянница сняла маску и дала всаднику увидеть испуганное лицо, совершенно ему незнакомое. Это произвело неожиданное действие. Взбешенный человек выстрелил из пистолета прямо в живот передней лошади, а из другого, который торчал у луки седла, прострелил голову одному из пеших, сказав:

— Вот как надо поступать с теми, кто дает ложные сообщения!

Это удвоило страх кюре и его свиты. Он велел исповедываться; Жюльен и Гийом опустились на колени, а племянница кюре стала рядом с дядей. Но те, кто привел их в такой страх, уже удалились, умчавшись так быстро, как только могли бежать их лошади, и оставив им в заклад застреленного из пистолета. Жюльен и Гийом поднялись, дрожа, и сказали кюре и его племяннице, что все всадники ускакали.

Надо было отпрячь заднюю лошадь, чтобы носилки не свисали наперед, а Гийом был отправлен в ближайшее местечко найти другую лошадь. Кюре не знал, что думать о происшедшем; он не мог постигнуть, почему его похитили, почему бросили не ограбив и почему всадник убил одного из своих людей, — но более всего кюре был возмущен тем, что убили его бедную лошадь, которая, уж вероятно, никогда не тягалась с этим странным человеком. В конце концов он решил, что это Лон, который хотел его убить, и что он может доказать это. Племянница же утверждала, что это был не Лон, — что она хорошо его знает; но кюре хотел, чтобы это был он, что дало бы ему возможность устроить большое уголовное дело, потому что он, может быть, за деньги надеялся найти свидетелей в местечке Горон,[153] где у него были родственники.

Когда они об этом спорили, Жюльен, заметив, что вдали показались всадники, бросился бежать изо всех сил. Племянница кюре, увидев бегство Жюльена, решила, что для этого есть причина, и побежала тоже; кюре от этого совсем растерялся, не зная, что думать о столь необычайных происшествиях. Наконец он увидел всадников, замеченных Жюльеном, и, что еще хуже, увидел, что они скачут прямо на него. Эта группа состояла из девяти или десяти всадников, посреди которых на скверной лошади сидел какой-то человек, связанный по рукам и ногам и бледный, как будто его вели вешать. Кюре стал молиться богу и поручил себя его бесконечной доброте, не забыв и оставшейся лошади; но он был сильно удивлен и успокоен одновременно, когда узнал Раппиньера и нескольких из его стражников.

Раппиньер спросил его, что он здесь делает и он ли убил человека, который неподвижно, как мертвый, лежал рядом с трупом лошади. Кюре рассказал ему, что произошло, и заключил, что это был Лон, который хотел его убить, о чем Раппиньер составил пространный протокол. Один из стражи поскакал в ближнюю деревню, чтобы велеть убрать мертвое тело, и вернулся с племянницей кюре и Жюльеном, которые успокоились и которые встретили Гийома, ведущего лошадь для носилок. Кюре, без каких-либо дурных встреч, вернулся в Домфронт, где он до самой смерти станет рассказывать о своем похищении. Мертвую лошадь съели волки или собаки, тело убитого было где-то закопано, а Раппиньер, Дестен, Ранкюн и Олив, стража и арестованный возвратились в Манс.

Вот результат охоты Раппиньера и комедиантов, которые вместо зайца поймали человека.