Марк сидел, сложив руки на груди и слегка склонив голову набок. Казалось, он не столько внимает словам Киша, сколько как-то по-особенному сквозь тёмные стекла рассматривает его лицо — словно внезапно разглядел то, чего раньше не замечал.

— Что? — спросил Киш, немного смутившись. — Я несу ересь?

— А ты сам… не того? — лицо Толяныча неприятно заулыбалось. — Не из «грустных»? А, Киш?

— Я?! — поразился Киш. — Почему ты так подумал?

— Ты такой оптимист! Столько аргументов нашёл в пользу светлого будущего! А главное, Киш, главное: какой изящный ход! Прислать «грустного»!

Марк хрипловато засмеялся. В его словах и в смехе было что-то бледно-устрашающее и холодное, от чего Киша осыпало иголками. Возможно, с точки зрения дружбы было бы правильно признаться Толянычу, что да, он тоже вот-вот станет ментально небезупречным, но почему-то Киша охватило суеверное предчувствие, что этим признанием он приблизится к дементализации.

— Мимо, Марк, мимо, — он не смог удержаться от кривой улыбки, возможно, немного снобистской, но сейчас он защищался.

— Брось, Киш, колись, не стесняйся! — весело настаивал Толяныч. — Мы были друзьями, теперь будем братьями!

Киш решительно покачал головой:

— Зарекаться нельзя, но пока Бог миловал. Хотя согласен: это был бы изящный ход. И, наверное, если бы я хотел у тебя что-то такое выведать, то мне бы и стоило сразу сказать: не переживай, Марк, я тоже. Но я уже сказал, что меня никто к тебе специально не подсылал. Ты, конечно, по-прежнему можешь думать иначе. Может быть, это даже правильно: установка на бдительность лучше, чем установка на беспечность. Но иногда дерево означает просто дерево и ничего больше, без всяких скрытых смыслов и метафор. А ещё подумай вот о чём: если ты даже про меня не можешь точно сказать, «грустный» я или нет, подослали ли меня некие специальные люди, или я сам с подачи Шедевра пришёл, то что такого опасного ты можешь сказать про вершителей мира? Ты же сам множишь картины мира: если я «грустный» и меня подослали, — это одно видение, если я пришёл сам — то это совсем другое. Это разные миры: жизнь в одном течёт совсем не так, как в другом, с разными подводными и вытекающими. Разве нет?

Марк ещё некоторое время тихо посмеивался, глядя внутрь себя. По-видимому, он гонял туда-сюда летучую мысль о «грустном» Кише и от души веселился, наблюдая за её пируэтами. И когда вновь вернулся в комнату, на его лице всё ещё играла улыбка.

— Заряжай, Киш, — он протянул свою пустую рюмку, — слишком много разговоров между первой и второй. — За него!

— За него! — поддержал Киш.

Они выпили за мир во всём мире и немного помолчали. Киш налил себе томатного сока и сделал несколько длинных глотков. Марк меланхолично взял пальцами маслину и стал откусывать от неё крохотные кусочки.

— Значит, ты у Шедевра был? — спросил он чуть погодя. — Как он?

— Икону для тебя пишет, — сообщил Киш.

— Для меня? — Толяныч удивлённо приподнял бровь. — Чем заслужил?

— Это не награда, — объяснил Киш. — Подарок. У тебя день рождения завтра.

Было видно, что про свой день рождения Марк забыл, но это обстоятельство его не поразило.

— Ха! — произнёс он задумчиво. — Вот оно как. Значит, сегодня уже шестнадцатое? Ну что ж, тогда втроём и отпразднуем, — решил он. — А откуда Шедевр вообще знает, что я в городе?

— Понятия не имею, — Киш развёл руками. — Не догадался спросить.

Толяныч помолчал.

— Этот отшельник иногда меня пугает, — с юмором сообщил он. — Он обо всём в курсе! Интересно, на кого он работает?

— Мы оба знаем — на Кого, — усмехнулся Киш. — Но, думаю, тут всё было проще: вероятно, ты сам спьяну пытался с ним связаться. Может, вы с ним даже разговаривали, а ты забыл?

Марк задумался — на этот раз тщательно.

— Не помню, — произнёс он расстроенно. — Что-то с памятью моей, Киш, стало: тут помню, а тут не помню. И почему этот Воин Света не пришёл посидеть со старыми друзьями?

— Я же говорю: икону для тебя заканчивает.

— A-а, ну да…

Они посмотрели друг на друга. Толяныч улыбнулся — то ли грустно, то ли скептически.

— Дожили, Киш! Кто бы мог подумать, что так всё обернётся?

— Да уж, — Киш сочувственно кивнул.

— А помнишь, какие мы были? — в голосе Марка внезапно появилась ностальгическая нотка. — Как нам было море по колено?..

— Особенно Азовское, — улыбнулся Киш. — Идёшь, идёшь, а оно всё по колено…

Но Марк не заметил юмора, его уносило внезапной волной.

— Помнишь, как в Ялте у нас кончились деньги, и мы сказали Шедевру: хорош рисовать девушек бесплатно, ступай на набережную, сынок, делай, как нормальный мазила, портреты отдыхающих и без башлей не возвращайся?

— А он спросил: «На что больше похож красный квадрат — на красный круг или зелёный квадрат?», ушёл и не возвращался два дня, — вспомнил Киш. — Мы его всюду обшарились, я уже думал: кранты Шедевру, и почему я так мало хвалил его картины? А он завис у девчонки из Кривого Рога, скотина криворогая! И, главное, вернулся без копейки! А ты играл в шахматы — блиц на деньги!

— Не на деньги! — Марк категорически покачал указательным пальцем перед самым его носом, словно запрещал Кишу нести чушь. — Не на деньги! Ты всё забыл! На шашлыки! С Ашотом, владельцем шашлычной!

— На шашлыки — да, но мне казалось, что и на деньги тоже. Хотя… тебе же нельзя было проиграть Ашоту, потому что нам нечем было расплачиваться, так? — Киш тоже заразился азартом воспоминаний.

— Вот! — обрадовался Марк. — Помнишь же!

— Несколько шашлыков мы съели сразу, а несколько оставили на следующий день!

— Девять — девять шашлыков! Пять сразу, а четыре оставили на завтра.

— А назавтра мы такие приходим, а Ашот как будто первый раз нас видит: какие ещё шашлыки? Платите деньги — будут вам шашлыки. И тогда ты предложил ему сыграть в последний раз — без часов, по-взрослому.

— И? Что было дальше? — Марк в возбуждении привстал над креслом. — Помнишь?

— И ты проиграл, — улыбнулся Киш. — Ашот был счастлив.

— Ещё бы! Мат с жертвой ферзя, — с удовольствием подхватил Толяныч. — В этом и была главная сложность: проиграть так, чтобы Ашот не догадался, что я сливаю партию, и чтобы выигрыш был красивым. Я думаю, он эту партию до сих пор вспоминает!

— Мы тогда еле ноги утащили, — вспомнил Киш. — Шашлыки, долма, помидоры, брынза, вино… Слушай, почему мы пьём водку? Водка — зимний напиток, а сейчас почти лето!

— Как тонко ты умеешь намекнуть, что пора выпить! За нас, Киш!

— За нас!

Они снова выпили, и вскоре обнаружилось, что Марк может работать справочником по их юности: он начал вспоминать даже такие тонкости, как кто, когда и во что был одет — вплоть до цвета ниток на локтевой заплате на свитере. Подробности былой повседневности обоими сейчас воспринимались, как греющие душу открытия.