…История Кузьмича уходила корнями в тот уже кажущийся нереально далеким страшный день 6 июля 2013 года.

Некие хозяева везли к ветеринару молодого и очень борзого и кусачего котика. На операцию, в народе именуемую «дефабержированием». Но котику повезло остаться при своем – до клиники он так и не доехал, ибо случился Апокалипсис.

Неизвестно, как зверь остался жив в первые дни и даже месяцы хаоса и неразберихи в метро, как его не съели с голодухи отчаявшиеся жители Чкаловской, где оказались его хозяева в момент Удара. Возможно, спасли усатого его привычки, которые ранее мешали не столько ему, сколько хозяевам. Активность котика, не находящая применения в стенах московской квартиры, развернулась вовсю на станции и в прилегающих к ней туннелях и переходах. Кот начал с завидной регулярностью таскать хозяевам задушенных крыс. Не то побахвалиться, не то оправдать свое существование, не то и вовсе на прокорм… Это и спасло его самого от попадания в кастрюлю с похлебкой. Администрация Чкаловской объявила хвостатого охотника достоянием станции, зачислила в штат охранной службы, поставила на довольствие в местном трактире и пригрозила всеми мыслимыми и немыслимыми карами всем, кто на него посягнет.

Звали котика Кузей.

Когда Кузя заматерел и начал требовать себе подругу, общим решением совета станции единогласно постановили, что такие исключительно полезные охранные и бойцовские качества не должны пропадать. Представителей кошачьего племени в метро было мало, нестерилизованных кошек – и того меньше. Так что супругу доблестному охотнику искали всем миром и по всем обитаемым станциям, невзирая на тогдашние «международные» отношения.

И нашли! Дымчатую породистую сибирячку Алису, клятвенно пообещав хозяевам вернуть ее обратно и поделиться котятами, со всем возможным пиететом перевезли с ее родной Дубровки на Чкаловскую. Осчастливленный Кузя проявил самые куртуазные манеры, завалил невесту своими охотничьими трофеями и богатыми подарками (традиционные крысы и спертые-выпрошенные в трактире кусочки мяса), и в итоге родовитая аристократка, первоначально воспринявшая жениха породы «русская чердачная» со скепсисом и некоторой нервозностью, сдала свои позиции на милость победителя.

День появления на свет их первых котят на Чкаловской и на Дубровке, куда ушло сообщение о радостном событии, отметили чуть ли не всенародным ликованием: теперь будет кому защищать съестные припасы и немногие оставшиеся в рабочем состоянии кабели от вездесущих крыс! За подрастанием и первыми неуклюжими попытками котят сперва играть, а потом – и охотиться жители «чкалы» следили чуть ли не с умилением и предрекали детям Кузьмы Иваныча (так уважительно стали называть станционного крысолова после «женитьбы») столь же яркую охотничью славу, что и у отца.

Крысы, однако же, считали иначе, и с планами и чаяниями людей считаться не собирались. И однажды устроили засаду в перегоне, куда кошка-мать вывела на очередное обучение премудростям охоты подросших котят.

…Алиса погибла чуть ли не в первые же минуты боя, самоотверженно защищая еще не умеющих как следует сражаться малышей. Кузьма, примчавшийся на отчаянные крики подруги и детей, получил тяжелые ранения и испустил дух спустя несколько минут после того, как к месту битвы подоспели люди и отогнали серых разбойников. В живых чудом остался только один котенок. Один из шестерых.

Крысы хорошо знали свое дело, и их было больше, гораздо больше!

Безутешным хозяевам погибшей кошки выплатили компенсацию, котят и их отважных родителей похоронили, оставшегося в живых светло-рыжего котика нарекли в честь отца Кузьмичом… и стали ждать его взросления.

Со временем все заметили, что у юного Кузьмича был какой-то почти нездоровый «зуб» против крыс. Видимо, память о пережитом оказалась настолько сильна, что даже спустя годы, будучи уже взрослым и уважаемым котом, Кузьмич крыс, что называется, и на дух не переносил. Он словно объявил им вендетту – что было вполне понятно и объяснимо. Крыс Кузьмич душил, как клятвенно уверяли чкаловцы, полками и батальонами. Но никогда – в отличие от своих покойных отца и матери – не ел их мяса. Крысы были его кровными врагами, а не пищей, а плотью врагов кот брезговал!

Всем был хорош Кузьмич до той поры, пока и ему не ПРИСПИЧИЛО.

Вопли озабоченного котяры стали воистину головной болью всей станции. Пробовали искать ему – как некогда его достославному батюшке – невесту по станциям, но как-то не срослось. Так и мучились при каждом Кузьмичевом загуле, слушая басистые горловые рулады нерастраченного кавалера, раздававшиеся под гулкими сводами станции.

А однажды Кузьмич… пропал. Чкаловцы всполошились, послали поисковиков в туннели – мало ли, вдруг крысы и ему отомстили! Уведомили соседей – вдруг он к ним загулял ненароком, такое частенько случалось, – жил Кузьмич с размахом, что называется, на широкую лапу! Но все было тщетно.

«Чкала» погрузилась в печаль и уныние. Теперь даже те, кто грозился оборвать горластому мявуну усы, лапы, хвост и прочие причиндалы, вздыхали и сетовали, что без кота и жизнь не та, а без Кузьмича – и подавно.

Когда станционные уже собирались устроить по без вести пропавшему любимцу заочные поминки, Кузьмич вдруг, как ни в чем не бывало, объявился на станции. Он с гордым видом прошествовал по платформе между разом вдруг притихшими и расступившимися жителями, и его роскошный пушистый хвост реял, словно победный штандарт.

Бок-о-бок с Кузьмичом шла, а точнее – кралась на полусогнутых лапах, ежесекундно озираясь и прижимая уши, тощая и абсолютно лысая кошчонка, в которой местные сталкеры мигом признали одну из тех тварюшек, что во множестве шныряли наверху среди руин и ветшающих зданий.

Мутантка!

Кузьмич не позволил всполошившимся людям даже пальцем тронуть свою необычную подружку. Шипел, рычал, загораживал ее собой и бросался на всех, кто подходил слишком близко… И чкаловцы, обсудив ситуацию и рассудив, что «любовь зла», вскоре отступились и предоставили кошачью пару самой себе.

Кузьмич с видом радушного хозяина процветающего поместья провел даму по всем своим владениям, сводил в трактир, хорошенько угостил, а потом увел туда, где было оборудовано его личное логово.

Кошчонка-мутантка прижилась на станции, освоилась и вскоре перестала шарахаться и шипеть на людей. От Кузьмича она по первости не отходила ни на шаг и всегда сопровождала его на охоту или по каким-то иным делам. От крысиных тушек она, в отличие от кота, не оставляла и хвостика.

Назвали кошку Масяней – потому что она была такая же тощая, лысая и большеголовая. Впрочем, спустя несколько месяцев безбедной и сытой жизни в подземке бока у Масяни округлились, стали лосниться и даже обросли короткой «велюровой» шерсткой. И вообще, прежнюю «страшилку» теперь было просто не узнать.

К моменту рождения их первых котят Масяня уже походила скорее на благонравную породистую сфинксиху, чем на мутировавшую отщепенку радиоактивных руин. Она остепенилась, приобрела несвойственные ей ранее вальяжно-томные манеры и теперь чуть ли не демонстративно красовалась, принимая позы опытной фотомодели, перед всеми любопытными, пришедшими взглянуть на детей Кузьмича и их необычную мамашу.