– Старшую не видала? – Путим, озабоченно хмурясь, сделал шаг навстречу дочери.

В ответ Младина только покачала головой. Ей вообще не хотелось говорить, даже судьба Веснояры не занимала. Она и понимала, что вернулась домой, в свой привычный мир, но пребывать здесь теперь казалось странным и неправильным. Она должна быть там, возле Хорта… знать бы еще, где это.

Где он? По этой ли земле он ходит или купальская ночь заманила ее на Ту Сторону? Человек он или сам Ярила? Но и это было неважно, а важно одно – быть с ним. Найти его снова и уже не расставаться. Теперь она знала, к кому ее влечет, знала, с кем накрепко сплетена ее судьба, но тоска не стала легче, она только изменила цвет. Теперь, глядя вокруг, она везде искала и видела его. Как он был хорош – скуластое лицо, глубоко посаженные серые глаза, ровные, пушистые темные брови, русые волосы, красиво осеняющие широкий лоб…

Но о том месте, где они повстречались, она ровно ничего не знала. Такая же луговина над рекой, березы в отдалении, как везде.

А вокруг что-то говорили, ее куда-то вели, куда-то поставили. Кто-то чувствительно пихнул ее локтем в бок.

– Не спи, счастье свое проспишь! – прошипела Домашка, беспокойная и сердитая. – Счас дадут тебе жениха, и спи до самой Макошиной Недели! Дуру-то не строй, хоть родни будущей постыдись! Такой ладный жених тебе достается, другая бы от радости скакала, а она, вишь, притомилася, гуляючи! Что-то я тебя на рассвете не видала – уж не прилегла ли ты отдохнуть за зелененьким кустом да с миленьким дружком?

Младина потрясла головой, пытаясь прийти в себя и понять, что происходит. Ее привели на вершину горы и поставили на площадке перед идолами, в ряд со всеми взрослыми сестрами. Вот они стоят: Домашка, Векша, Криница, иначе Кринка, малорослая и худенькая дочка стрыя Еловца, потом Лебедь и за ней три дочери стрыя Бродилы – короче, все «отдашные девки» Заломичей на этот год.

А напротив, также по старшинству, выстроились парни Леденичей – женихи. Вышезар, с явным беспокойством шарящий глазами по их стайке, Данемил, тоже взволнованный, но довольный, стоит подбоченясь, потом младшие их братья…

– А за старшего сына моего Вышезара прошу я деву вашу Веснояру Путимовну… – начал Красинег. С тех пор когда браки заключались на Купалу простым «уводом», остался обычай утверждать в этот срок ряд между родами о будущих свадьбах и назначать, кому которую девку. – Что-то я ее не вижу только…

Невесты стали переглядываться, отцы и матери вертели головами, звали:

– Веснавка! Веснояра! Куда девалась-то?

– Уж не увез ли ее кто? – Красинег вопросительно взглянул на Леженя.

Но старейшина только бородой шевельнул: если и увезли, то его вина, он недоглядел. Но разве усмотришь за каждой из двух десятков внучек среди буйного Купальского гулянья? И свою старуху сведут из дому, не увидишь!

Отцы и деды собрались в кучку, заговорили, заспорили. Вышезар молчал, но на лице его все яснее проступали досада, злость и отчаяние. Он-то знал, кто увел Веснояру – тот самый «серенький волчок», кому он еще летошний год бил морду за то, что вылупил бесстыжие глаза куда не следует! Мало, выходит, бил! Сейчас Вышеня сильно жалел, что не оторвал злодею ярилку под самый корень и харю его бессовестную на затылок не свернул!

Наконец отцы пришли к решению.

– Хоть и думали мы за старшего моего сына самую хорошую невесту взять, да коли нет ее, совсем без невесты ему оставаться никак не годится! – говорил Красинег. – Давайте другую, какая вслед за той идет.

Все взоры обратились на Младину. Домашка, Лебедь и Векша и старше ее годами, но ее отец, Путим, по положению в роду старше их отцов, поэтому и она шла следом за Весноярой.

– Э, нет, эта моя! – невольно воскликнул Данемил, хотя ему не полагалось подавать голос – отцы лучше знают. – Батюшки мои! Вторая Путимовна моя! Не погубите жизни моей!

Младина даже пожалела его: вон как испугался, что потеряет ее, неужели так сильно любит? А прежде все усмехался, она и не знала…

– Смилуйся, батюшка! – очнувшись от задумчивости, Вышезар поклонился отцу. – Возьми эту за брата Даняту, коли она ему люба, а мне и другая пригодится.

– Да не ладно так-то… – в сомнении протянул Красинег. – Младшему вперед старшего невесту брать..

– Сделай, как просят, отец! – поддержала одна из женщин, мать не то Вышени, не то Даняты. – Нам без разницы. Все их девки наши будут, а им вместе жить, да и меж братьев зачем раздор чинить? Пусть Данята свою берет, а Вышене другую возьмем, постарше годами. Вон ту, хорошая какая девка! – И с одобрением кивнула на рослую, пышную Домашку.

Та приосанилась.

– Да, эта хороша! – подтвердил Вышезар, окинув Домашку, впрочем, вполне безучастным взглядом. – Эту хочу взять, благослови, батюшка!

– Ну, будь по-вашему, – сдался Красинег. – Прошу за сына моего Вышезара вот эту девку…

– Домашку, Корягину дочь, – подсказала бабка Лебедица.

Вышезар приблизился к девичьему строю, поклонился Домашке; подошел дед Лежень, взял ее за руку и обвел вокруг жениха, после чего передал Вышене руку невесты. Тот отвел довольную, покрасневшую от радости Домашку в сторону, где они и встали парочкой. На лице девушки сияло неприкрытое торжество. Не думала, не гадала, а так свезло! Пусть Веснавка, коза белая, по лугам скачет хоть до осени, а жениха-то лучшего проморгала! А Домашка с таким мужем лет через двадцать над Леденичами большухой станет!

– А за Данемила, братанича моего, сына Звонятина, беру Младину, Путимову дочь, Леженеву внучку, – продолжал Красинег.

Успокоенный Данемил едва дождался конца его речи – бегом кинулся к Младине, чуть не сам выхватил у Леженя ее руку, повел в сторону, боясь, что передумают и переладят по-другому. Отцы и матери проводили их сдержанными смешками: эх, молодежь! Да ведь и сами были такие двадцать лет назад…

Вторая парочка заняла место рядом с первой. Младина спокойно стояла, не отнимая своей руки у Данемила, но суть этого события до нее почти не доходила. Жених у нее уже есть – не Данемил, а Хорт обручился с ней венком, который сама она сплела и доверила матушке-воде. А если верить его словам, то обручение их свершилось много лет назад, когда Данята о ней и знать не знал. Так ли, нет ли, но Младина пришла сюда, в святилище, уже обрученной, и свели бы ее сейчас с Вышеней, или с Вьялом, или с пеньком наряженным – ей все равно. Ничьей женой ей не бывать, кроме Хорта. И к Макошиной Неделе, когда объявленные летом обручения завершаются свадьбами, именно Хорт приедет за ней и увезет. Она знала это так же точно, как если бы эти вот идолы разомкнули тонкие деревянные уста и объявили волю богов.

Полетели с берез желтые листья – слезы вил по уходящим в Вырей светлым богам. Ветер нес их через поляну, щедро сыпал на кровлю избы на опушке, на колени женщине, сидевшей на пороге. Распущенные волосы, светло-русые, с сединой, окутывали ее всю и спускались на землю. Поверх серого шерстяного навершника на плечах ее лежала волчья шкура мехом наружу. От всего облика хозяйки лесной избы веяло отстраненностью и даже дикостью; казалось, иного человеческого существа и не могло быть здесь, в глуши, вдали от полей и городков. Она принадлежала к тем женщинам, о которых вовсе не задаешься вопросом, красивы ли они, ибо сразу понимаешь: внешний облик – лишь малая часть ее сущности, далеко не главная. Потому и за прошедшие двадцать лет Лютава, дочь прежнего угренского князя Вершислава и сестра нынешнего, Лютомера, ничуть не подурнела, а, наоборот, теперь производила еще более сильное впечатление, чем в юности. Тонкие морщинки тянулись от углов серых глаз, да и прибавить дородности ей, матери двоих взрослых детей, так и не удалось. По-настоящему важная перемена в ее жизни произошла только одна.