1839-1842

– Лето 1839 г. в Ногане.

– Квартира на rue Pigalle, № 16.

– Описания Луи де Ломени, Бальзака, Гутмана и др.

– Госпожа Марлиани.

– Делакруа.

– Гейне и Дессауэр.

– «Карл».

– Мари Дорваль и Бокаж.

– «Козима».

– Лето 1840 г. в Париже.

– Визит Гуцкова.

– Поездка в Камбрэ.

– Финансовые затруднения.

– Зима 1840-41 г.

– Польские друзья.

– Неизданные письма Мицкевича.

– Страницы из «Дневника Пиффёля» и «Впечатлений и Воспоминаний».

– Пожар.

– Ломени в роли печника.

– Концерты Шопена

– Лето 1841 г.

– Луи и Полина Виардо.

По приезду в Ноган Жорж Санд прежде всего пригласила своего друга, доктора Гюстава Папэ, хорошенько выслушать и выстукать Шопена, и поручила ему взять его под свое постоянное наблюдение. Папэ не нашел у Шопена пока никаких признаков легочного расстройства, а только некоторое хроническое страдание гортани, которое он не брался вылечить, но которое, по его словам, не представляло ничего опасного. Он посоветовал покой в деревне и кое-какое очень осторожное лечение. Поэтому мысль о поселении в Париже была оставлена до осени, и все лето решили провести в Ногане. И вот в старом замке началась «спокойная, монотонная и тихая жизнь», как говорит Жорж Санд в неизданном письме от 15 июня к M-me Марлиани:

Дорогая моя Лоло!

...«В общем, в Ногане прежняя жизнь, монотонная, спокойная и тихая. Всякий день, даже по воскресеньям, я преподаю Морису и Соланж с 12 до 5 ч. Обедаем на открытом воздухе; постоянно у нас бывают то тот, то другой приятель, мы курим, болтаем. А по вечерам, когда все уйдут, Шопен в сумерках играет для меня на фортепьяно, после чего засыпает, как ребенок, в одно время с Морисом и Соланж. Тогда я читаю энциклопедию и готовлюсь к уроку на следующий день. После всего этого вы легко поймете, что мне нечего сказать такого, что стоило бы написать, разве что начать говорить о социальном и религиозном прогрессе, начиная с введения христианства, о жизни Кассиодора или Климента Александрийского и тому подобных штуках, которые вы гораздо лучше знаете, чем я»...

Все беррийские друзья Жорж Санд – Дюверне, Папэ, Плане, вся семья Роллина, только что потерявшая своего старика отца, а из всех них Франсуа, кроме того, особенно нуждавшийся в поддержке своего друга Авроры (или Ореста) вследствие преглупого и крайне тяжелого возникшего на него дела о его мнимом «мошенничестве»[142] – все они радостно приветствовали возвращение Жорж Санд в Ноган и постоянно навещали ее. Большинство из них вскоре сумели оценить Шопена и окружили его самой почтительной привязанностью.

Отметим, что вообще, начиная с этого времени, кто бы ни писал Жорж Санд: ее родные или близкие друзья – Ипполит, Роллина, Дюверне, Плане, Папэ, Флери; артисты, как Полина Виардо, или простолюдины, как Жильян, Магю и Пердигье; философы, как Леру, или политики, как Луи Блан, не говоря об Араго и Делатуше, – словом, все сколько-нибудь близкие к Жорж Санд или просто знакомые кончают письма к ней не иначе как неизменной фразой: «целую Шопена, Мориса и Соланж», «обнимаю Мориса, Соланж и Шопена», «поклоны Мадемуазель Соланж, Шопену и Морису» и т. д.

Нам кажется, что не нужно никаких комментариев для того, чтобы оценить, как много говорит каждая такая фраза, – гораздо более, чем все приводимые ниже длинные рассуждения «Истории моей жизни», а главное – даже гораздо более теплыми и симпатичными красками рисует то, что под пером автора «Истории» является чем-то рассудочно-холодным, искусственно-преднамеренным и непривлекательным. Эти коротенькие фразы говорят нам, что на Майорке и в Марселе, в Ногане и в Париже в течение целых 9 лет жила хоть и нелегальная, но честная, дружная, всеми признаваемая семья. Шопен сумел так себя поставить, что никому и в голову не приходило отнестись к нему, как к «герою романа», или позволить себе намекнуть на его близость к хозяйке дома, или наоборот – сделать вид, что «ничего не замечает». Это была семья,