Как ваша мама? Тьфу-тьфу. Отвозили ей Ваню на субботу, сегодня его забираю.

Презентация, кажется, удалась – ваша жена довольна? Да, вполне. Она волновалась. Всего год на этой работе. Лена по первому образованию психолог, по второму – менеджер. Несколько лет руководила собственной фирмой, занимавшейся импортом шерстяной пряжи, но три года назад фирма прогорела. На счастье, ее бывший одноклассник, директор издательства, искал человека возглавить пиар-отдел.

Сын пошел в первый класс. От первого брака детей нет, поженились совсем молодыми и позыва к родительству не чувствовали все пять лет, пока это длилось, и слава богу, что не успели почувствовать. Сейчас ровные человеческие отношения.

А я никогда не была замужем.

Ты же понимаешь, что это может быть только дружбой? Мама опасливо втянула шею. Там ребенок.

Понимаю, сказала она.

Открытки в технике коллажа реализуются на благотворительных ярмарках, а просто коллажи расходятся плохо, поэтому просто коллажи она делает для себя. Однажды, сложив лист пополам и получив заготовку, она поймала себя на желании, чтобы створчатая конструкция главное скрывала внутри, как книга. То есть закрытка. Плашмя изделие напомнило ей о детских книжках-раскладушках, это подсказало, что коллаж может быть трехмерным. В плоском таится объем, но именно таится, то есть створки должны смыкаться полностью, чтобы снаружи не было видно, что внутри. Этого-то добиться и не удавалось. В конце концов она купила конверты, форматом ну точно как сложенный пополам лист. Втиснутый в конверт, складень становился совершенно плоским, а вынимаясь, распахивался – сразу дома и деревья принимали вертикальное положение.

На фотографии, стиснутой маленьким экраном, были слабо видны дома и деревья, стоящие вертикально.

Вы – последний человек в Москве, сказал он, у которого нет айфона. И планшета, добавила она, но не потому, что я технофоб. Хотя, наверное, немного и технофоб, но в данном случае просто не хочу все свое носить с собой. Не хочу, чтобы под рукой всегда был Интернет. Понимаю: это отвлекает. Да не то чтобы… Мне и отвлекаться особо не от чего. Здесь другое. Просто мне нравится приходить вечером домой и просматривать свою почту, как будто проверяю почтовый ящик. Потом – фейсбук, что новенького случилось за день у так называемых друзей и в целом по ойкумене. Так как-то лучше чувствуешь, что наконец дома. А не так называемых, не фейсбучных друзей у вас много? Ну, это смотря что понимать под дружбой… Две подруги институтские… Мы встречаемся иногда, вот как с вами, не втроем, я имею в виду, а тет-а-тет. Мне вообще трудно общаться более чем с одним человеком одновременно. Правда, с обеими подругами мы все дальше расходимся, у них совсем другая жизнь: они замужем, у каждой по ребенку. Есть еще несколько бывших преподавателей – преподавательниц; в основном созваниваемся, но и видимся, бывает. С коллегами поддерживаю добрые отношения… Еще есть один человек, гораздо старше меня… Он художник. Я была когда-то влюблена в него, без взаимности. Вот он, пожалуй, самый близкий мой друг, но последнее время он по полгода проводит в Штатах: там у него дочь с внуками.

Мама преподает в художественной школе. Которую и вы окончили? Нет-нет. Я училась в обычной. У меня вообще нет талантов, я не творческий человек. Разве что делаю открытки. Предпочла стать знатоком, если не дано художником.

Моя мама учитель физики с сорокалетним стажем. Я страшно ревновал ее к ученикам: она их обожала, всех, всегда, каждый день непременно рассказывала, кто из них что сказал, что выкинул, чем отличился, и бывших часто вспоминала, и нынешние, и бывшие толпились у нас дома в мамин день рождения. А я дулся. Теперь стыдно. Ваша мама тоже небось вся в своих учениках?

Нет, мама ни о ком ничего не рассказывает. Преподавать она пошла вовсе не по зову души, она человек совсем другого склада; чтобы учить, объяснять, тем более оценивать, ей приходится на время становиться кем-то другим. Я тоже не представляю, как смогла бы встать перед кем бы то ни было, даже перед детьми…

Вы, наверное, очень близки с вашей мамой?

Мы похожи. Во многом. Не во всем. Я бы сказала, что сходство помогает нам чувствовать себя хорошо вместе без особенной близости.

Ее крестили не новорожденной, но пятилетним младенцем незадолго до того крестившиеся родители. Она не помнила, как и когда о Христе узнала, – значит, узнала рано. Очевидно, куплено было репринтная издание «Моей первой священной истории» или «Библия для детей», с некачественной, но яркой полиграфией, выпущенная Российским библейским обществом, именно тогда возобновившем деятельность, а может быть, протестантами. Узнала ли она сначала о Боге, о Боге «вообще», который на небе и накажет – впрочем, нет, это для взрослых важнее, что Бог наказывает, а для детей главное, что Бог создал все, – и только потом о Христе?.. Но когда потом: уже учась в школе или до школы?.. Как все дети, за вычетом, возможно, детей священников, она очень долго не соединила вездесущего и всеведущего Бога, в которого веришь, говоря, что веришь в Бога, которого просишь, боишься и к которому поэтому можешь никак не относиться, и Христа, к которому тревожно хочется относиться. Быть на его стороне. Защищать. Не бросать.

Никто не внушал ей этого. В отрочестве у нее и мысли не возникало прочитать Евангелие. Фильм Дзеффирелли, посмотренный лет в четырнадцать, оставил ее возмущенной категоричностью проповеди Иисуса. Примерно до окончания школы Иисус ей почти не нравился. И тем поразительнее было ясное осознание, упреждающее поиск «альтернативы», что для кого как, а для нее альтернативы нет. Пубертатно интересовалась буддизмом. Играла в него с собой, примеряла – это был маскарад. Нападки на христианство заставляли ее остро чувствовать, что в ее верности есть нужда и у нее есть нужна в пусть формальной верности, и временно откладывать собственную распрю. В те нечастые минуты, когда она задумывалась о вере, эта распря мешала ей. Она знала, что со своей стороны всегда тотчас прекратит ее – при шаге навстречу. Христос был ей кем-то. Кем – определить она не умела. И как к Нему относиться, определить не умела, но она к Нему относилась.

В средней школе ей как-то пришлось исповедать веру перед учительницей и индифферентными одноклассниками за всю семью. Не с чувством превосходства, нет, но с каким-то взвихривающимся нажимом: «У нас все верят в Бога!»

Понемногу распря изгладилась, как явления отроческого