стоял один птичник, старый снаружи, но набитый новым, с иголочки оборудованием, в котором куры сидели в клетках. Во все стороны катились ленты транспортёров, доставлявших хохлаткам корм и увозивших продукцию их труда в конец цеха, где несколько тружениц укладывали их в картонные коробки. Всё сверкало, залитое ярким светом, повышавшим яйценоскость кур. Запаха почти не было, что резко контрастировало с тем, что мы ощутили, когда заглянули в старый птичник. В прошлое не хотелось, а сверкающее будущее завораживало своим совершенством, но настораживало запрограммированностью судьбы без малейшей возможности выбора…

Начались трудовые будни. Поселили нас в здании поселковой школы. Примерно на второй неделе нашей работы Дима Кованько пожаловался мне на боль в ноге – на лодыжке созревал огромный фурункул. Пошли в амбулаторию. Нас встретила испуганная девица, которая, взглянув на Димину ногу, заявила, что случай серьезный – надо ехать в Петропавловск резать. Я согласился, что резать нужно, но, оглядев перевязочную, где происходил осмотр, увидел множество приличного вида инструментов, очень аккуратно разложенных в шкафах. Ими явно пользовались. Я спросил, что мешает уважаемой коллеге воспользоваться арсеналом и самой произвести необходимую операцию. Услышав слово «коллега», девица всплеснула руками: «Ой, вы доктор?» Получив подтверждение, она сбивчиво объяснила, что только-только окончила медицинское училище и начала работать. Заведующая амбулаторией фельдшерица с большим стажем уехала в отпуск на «большую землю», оставив ее на произвол судьбы. Ей никогда не приходилось резать живого человека, и вообще… Я прервал бурный поток слов и эмоций, сказав, что если она разрешит мне воспользоваться инструментами, которые я вижу в их прекрасно оборудованной перевязочной, то нам не придется ехать в далёкий Петропавловск. Короче, после того, как на ногу мужественно перенесшего «сложнейшую» операцию вскрытия фурункула пациента мною была наложена красивая повязка, девица сделала мне интересное предложение: «Доктор, миленький, давайте мы оформим вас на половину ставки, и вы будете всего на один час в день приходить в амбулаторию консультировать тяжелые случаи». Она затараторила: «Я так рада, что вы сюда приехали, мне так страшно, что я не справлюсь…» Я вспомнил, что сам окончил медицинское училище в шестнадцать лет, девице было на вид не больше восемнадцати – и согласился. Хорошо, что, имея такой стаж поездок, я всегда брал с собой копии диплома об окончании института, а здесь прихватил еще и копию диплома кандидата наук.

Девица сама съездила в Петропавловск, где оформила мое заявление о приеме на работу. Так я стал ежедневно после обеда, когда мои товарищи отдыхали, ходить в амбулаторию, где меня ждали пациенты, которым медсестричка не могла поставить диагноз либо назначить лечение. Помнится, что ничего сложнее бронхита, ангины, артроза и хронической сердечной недостаточности за почти полтора месяца я не видел. Однако польза от моей медицинской деятельности на Камчатском полуострове, несомненно, была.

На прием пришла женщина с ребенком, у которого была какая-то простуда. Я спросил её, нужен ли ей больничный по уходу. Когда я услышал в ответ, что она работает поваром и оставить ребенка не с кем, мне пришла в голову гениальная идея. «А если я вас подержу на больничном месяц, согласитесь ли вы нам готовить?» – «Кому это вам?» – удивилась повариха. Я объяснил, что я хоть и доктор, но приехал с бригадой из восьми интеллигентных людей строить цех у них в совхозе, питаемся мы в совхозной столовой, где очень дорого и невкусно, а живем в школе, где в цокольном этаже – прекрасно оборудованная школьная столовая. Всем будет хорошо: ребенку – он будет при матери, ей самой – мы заплатим за работу, а для профессионала накормить восемь мужиков – не проблема, и нам – мы будем сытые и довольные, и совхозу, потому что хорошо накормленный работник хорошо работает. На этом и порешили.

Началась у нас новая жизнь. Женщина была русской, но оказалась родом из города Гори, родины «лучшего друга» всех строителей, инженеров, врачей и поваров. Она кормила нас изумительными блюдами, основу которых составляла птица или рыба. Каждый вечер, возвращаясь с объекта к себе в школу, мы охотились на кур, беспечно покидавших свои насесты и гулявших возле старых птичников. Получив удар палкой, куры оказывались в сумках, в которых мы переносили инструмент, чтобы затем в школьном подвале, будучи ошпаренными кипятком и ощипанными, подвергнуться вскрытию по Шору, которое я производил над раковиной, и затем оказаться в большой жестяной банке с раствором уксуса, где они дожидались утра и поварихи. Кур кормили рыбой, и отбить ее тошнотворный запах можно было, только вымочив их в уксусе. Мы обычно приносили с работы по полкурицы на брата, а пятую – семье поварихи. Совесть нас не мучила, так как каждый день мы видели, как десятки мёртвых кур выносили из старых птичников и выбрасывали в выгребную яму.

Самыми везучими охотниками были Саша Селезнев и Дима Кованько, но и мне доводилось праздновать удачу. Нечего и говорить, поварихе с ее кавказским прошлым удавалось готовить из кур такое разнообразие блюд, что мы за месяц их потребления совершенно не прониклись к ним ненавистью. Кроме того, в совхозном магазине, который обеспечивал город Петропавловск говядиной, свининой и курятиной и, конечно же, молоком и яйцом, всё это было в изобилии и по смешным ценам. Было также изобилие разнообразной рыбы в любом виде, включая копчёную. До сих пор помню удивительно вкусную вяленую, почти прозрачную золотистую рыбу с загадочным именем пристипома, которую мы употребляли с пивом.

В один из прекрасных августовских дней нам не привезли бетон. Возникла некоторая пауза в нашем доблестном труде, и мы решили заполнить её экскурсией на вершину сопки, у подножия которой располагалась птицефабрика. Сопка была невысокой – не более 400 метров, но нас смущало какое-то необычное белое пятно на её вершине, проглядывавшее сквозь деревья. Любуясь величественными тремя вулканами, покрытыми снежными шапками, и далекими высокими сопками, уходившими в глубь полуострова, также увенчанными снегом, мы не могли себе представить, что на такой небольшой сопке мог быть снег. Тем не менее, когда мы, продравшись сквозь заросли травы и папоротников в человеческий рост и каких-то кустарников, вышли на вершину сопки, то увидели удивительную картину: на поляне лежала подтаивающая шапка снега, по краям которой росли лиловые дикие ирисы. Видимо, под снегом была линза вечной мерзлоты, сохраняющая его даже в августе. В сентябре, как говорили местные жители, уже мог выпасть снег. Сохранилась прекрасная фотография, на которой мы с товарищами сидим на снегу, а рядом растут цветы, папоротники, березы и сосны. Жаль только, что тогда у нас