Элькинсону, служившему разведчиком в артиллерии, довелось изрядно «попутешествовать» по Европе: с августа 1944‐го по май 1945 года он побывал в Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии и Австрии.

Насколько репрезентативны эти тексты? Можно ли судить о военном опыте миллионов красноармейцев на основании нескольких дневников? Это вечный вопрос для историков. Сколько источников надо проанализировать, чтобы утверждать: это — типично, а это — нет? Очевидно, что эти несколько текстов не отражают опыта всех бойцов Красной армии. В то же время нет смысла сомневаться в том, что несколько молодых людей, чьи дневники рассматриваются в этой главе, ставшие волею судеб участниками великой войны и зафиксировавшие тогда же свой опыт на бумаге, «социологически» подобны многим своим сверстникам. Точнее, первому советскому городскому поколению. Все они — жители крупных городов (Москвы, Ленинграда, Киева, Запорожья, Днепропетровска, Одессы). Все — выпускники десятилетки, студенты или выпускники вузов.

Они были стопроцентными советскими патриотами. Те, кто постарше, пошли добровольцами в народное ополчение или армию. Выпускников школ, тоже стремившихся поскорее попасть на фронт, как правило, призывали в положенные сроки.

Виктор Залгаллер, студент механико-математического факультета Ленинградского университета, в декабре 1940 года по комсомольскому призыву перешел в Ленинградский же авиационный институт. Смысл призыва был ясен: вероятность войны была весьма высока, и военно-воздушные силы нуждались в специалистах. Однако послужить в авиации Залгаллеру не пришлось: вскоре после начала войны он записался в артиллерийское училище, а 4 июля 1941 года, на следующий день после выступления по радио И. В. Сталина, пошел в народное ополчение. Он был не одинок: из авиационного института ушли в ополчение 400 человек.

Вот картинка, отложившаяся в его памяти: «Идем строем в штатском. По тротуару идут жены. В строю из газетного кулька ем вкусную свежую сметану».

Глупость начальства, позволившего отправиться на фронт рядовыми четырем сотням будущих специалистов по авиационному делу, трудно переоценить. Особенно при том чудовищном уровне потерь в советской авиации, свыше половины которых были так называемыми «небоевыми». Конечно, 400 человек вряд ли в корне изменили бы ситуацию, однако это наверняка был не единственный подобный случай. Товарищ Залгаллера Петр Костелянец пошел все-таки в артиллерийское училище, резонно заметив, что воевать надо уметь. Залгаллер счел, что пойти в училище — это трусость. Потенциальный специалист по авиационному делу вначале угодил в артиллерию, затем стал связистом.

Один из самых показательных случаев истинного советского патриотизма — история Марка Шумелишского. В 1941 году ему исполнился 31 год. Это был человек, «сделавший себя сам». В 1922‐м, в 12-летнем возрасте, начал работать, так как мать лишилась заработка и семья голодала. Более 12 лет служил в Госбанке — курьером, конторщиком, счетоводом, бухгалтером, экономистом. В школе не учился, занимался самообразованием. В 1932 году поступил на вечернее отделение МВТУ им. Н. Э. Баумана, затем перешел на дневное и в 1938‐м получил диплом инженера-механика. В том же году начал работать на московском заводе «Компрессор». В первый год войны был мастером, заместителем начальника цеха, изготовлявшего рамы направляющих для ракетных установок, известных под названием «Катюша».

Этот человек занимался предельно важным для армии делом и был, конечно, освобожден от призыва. К тому же у него была сильная близорукость. Однако Шумелишский рвался на фронт. Он неоднократно посещал военкомат, настаивая, чтобы его призвали. Подчеркну, что было это отнюдь не в первые дни войны, когда многие наивные энтузиасты боялись на войну «не успеть».

После очередной неудачной попытки уйти в армию 11 октября 1941 года Шумелишский записал: «Вообще, на человека, изъявляющего желание идти в армию при наличии возможности этого избежать, смотрят как на идиота, даже в военкомате».

В мае 1942 года Шумелишский все-таки добился своего и ушел добровольцем на фронт.

Для весьма критически оценивавшей окружающих и методы управления Красной армией Ирины Дунаевской коммунистические идеалы были бесспорными: накануне наступления с целью прорыва блокады Ленинграда она подала заявление в партию.

Одна из основных тем солдатских дневников — смерть. Жизнь на войне всегда проходила под знаком смерти. Смерть на войне редко бывала героической, чаще — будничной, иногда — глупой. И всегда отвратительной. В ней не было никакой «эстетики», как это нередко можно увидеть в современных фильмах о войне.

«Первые позиции, — вспоминает о 14 июля 1941 года Виктор Залгаллер. — Недалеко дурно пахнет. Кружатся мухи. Из земли торчат нос и губы плохо зарытого трупа. И нос и губы черные. Жарко. Обстрел. Что-то прилетело и закачалось на ветке — кусок человеческого кишечника».

Смерть могла настичь где угодно: группу офицеров стрелкового полка, при штабе которого служила Дунаевская, убило прямым попаданием снаряда в командный пункт. Их изуродованные трупы привезли на полковой перевязочный пункт (будто они нуждались в перевязке!) на дровнях.

Заметим, что дневники, как правило, вели люди, не находившиеся на передовой и не вступавшие в непосредственный контакт с противником. Борис Сурис и Ирина Дунаевская — военные переводчики, Борис Тартаковский — политработник; со временем стал политработником и Борис Комский. Марк Шумелишский служил в артиллерии по технической части.

Ситуации на войне бывали разные. Сурис пошел «в поиск» за языком вместе с разведчиками, что закончилось для него осколочным ранением. Тартаковскому приходилось сражаться на передовой в тяжелые дни кровопролитных боев на Кубани, когда каждый способный носить винтовку был наперечет. Дунаевская несколько раз была ранена (один раз довольно тяжело).

Тем ценнее записи, непосредственно относящиеся к боевым действиям. Среди доступных нам дневников выделяются в этом плане тексты Бориса Комского и Павла Элькинсона. Они лапидарны, лишены литературных изысков и точно передают атмосферу (я бы даже сказал, лихорадку) боя. Позволю себе привести обширные цитаты из кратких, дышащих достоверностью дневников Комского и Элькинсона.

Киевлянин Борис Комский начал свою войну в июле 1943 года. Его и его товарищей по Орловскому пехотному училищу (находившемуся в то время в эвакуации в Средней Азии — в Чарджоу) накануне выпускных экзаменов, не присвоив офицерских званий, бросили на Курскую дугу. Комский был сначала минометчиком, а после того как его миномет был уничтожен попаданием немецкого снаряда, оказался в пехоте. Лапидарные записи Комского, сделанные в июле — августе 1943 года, в разгар одного из самых кровавых сражений в мировой истории, по существу — хроника гибели его взвода и полка.