Хотя «отряды» и «семейства» лишь условность, без них наука превращается в хаос. Греки — Гептадор, Аристотель, Теофраст — систематизировали живое: растения делили на деревья и травы, животных на хладнокровных и теплокровных. Потом было много разных систем. Важный вклад сделал в XVII веке англичанин Джон Рей: дихотомическое деление (черный — белый) не обязательно, можно по одному основанию выделить много классов. Его современник Карл Линней разделил природу на минеральное, растительное и животное «царства» и предложил ступенчатую иерархию (виды, роды, отряды, классы), использующуюся поныне. Критерием, по которому цветок или букашку относили к тому или иному виду, было сходство: если у существа 33 ноги и синий нос, пишем его к тем, у кого более 30 ног и синие носы. Такой подход часто приводил к ошибкам: например, виверру, родича мангустов, помещали между собакой и кошкой, на которых она смахивает внешне (это как если бы отцовство определяли не генетической экспертизой, а по фотографии). Какая практическая разница, куда виверру запишут? Да хотя бы такая, что ее надо лечить и кормить как мангуста, а не как кошку

Дарвин — в молодости ему было не занимать нахальства — назвал систему Линнея произвольной и бестолковой. «Говорят, что это попытка обнаружить законы, по которым Создатель творил организмы. Но что за пустые звучные фразы — они не объясняют ни порядка, в каком происходило творение, ни родства с другими видами, ничего. По моему мнению (которое я представляю освистать любому, как я сам шесть лет назад освистал бы его), суть классификации — группировать существ согласно их фактическим отношениям, то есть кровному родству, или происхождению от общего предка».

Уотерхауз ответил, что не согласен с происхождением от общего предка, что каждая группа организмов создана отдельно и стремится к совершенству: в некоторых отношениях птицы выше людей, это означает, что у них такой идеал совершенства, а у приматов иной, а не то, что кто-то из них был чьим-то предком или родственником. Дарвин продолжил его донимать, тот вскоре признал, что линнеевская классификация барахло и он «готов согласиться, что живые существа почти связаны меж собой». Дарвин написал, что понимает, «как осточертел Вам своей дурацкой чепухой», но не мог бы Уотерхауз объяснить, что значит «почти связаны»? Уотерхауз отвечал, что группы ему представляются в виде кругов: в центре сидит животное, наиболее полно выражающее свойства данной группы, а вокруг него размещаются другие, у которых какого-нибудь свойства недостает. Виверра — центр круга хищников, потому что в ней есть собачьи, кошачьи и медвежьи черты. Разные круги могут частично накладываться один на другой, и в тех местах, где они наложились, возможно, действует что-то вроде «почти родства», но в общем он «озадачен и не знает, что сказать».

Дарвин наконец разделался с томами «Зоологии», в сентябре сообщил в «Хроники садовода» о махровых цветках — считалось, что они пушистые и толстые потому, что много едят, он предложил иную версию: что-то изменилось в их нише, от этого они перестали размножаться, а махровость — компенсация за бесплодие. 25 сентября родилась дочь Генриетта, мать хворала, когда ей стало лучше, ее муж съездил в Шрусбери, вернувшись, узнал, что Фицрой назначен губернатором Новой Зеландии, послал ему нежное письмо, вспоминал, как капитан собственноручно устраивал для ученого гамак и как Роберт Дарвин, узнав об этом, прослезился. В декабре началась переписка с Гукером, вернувшимся из экспедиции: до сих пор многие растения, что прибыли на «Бигле», не были изучены, Гукер согласился взяться за них. Встретились в лондонской квартире Эразма, потом Гукер приехал в Дауни. Эмма его полюбила: молодой жизнерадостный красавец носился наперегонки с детьми и щенками. По его воспоминаниям, когда хозяин был здоров, в Даун-хаузе было очень весело: обильные обеды, музыка, игры в мяч, долгие прогулки вдвоем: «Мы говорили о дальних странах, и друзьях, и книгах, и вещах, которых никогда не видели».

Чарлз сделал попытку поделиться тайной с новым другом. Гукеру, 1 января 1844 года: «Я приступил к дерзкой работе… не знаю человека, который не назвал бы ее глупой… я почти убежден (в противоположность мнению, с которым начал работу), что виды (это равносильно признанию в убийстве!) не неизменны. Упаси меня Боже от дурацкой ламарковой "тенденции к прогрессу", "приспособлений, порожденных волеизъявлением животных" и тому подобного!.. Я, кажется, нашел (какова дерзость!) простой способ, благодаря которому виды приспосабливаются к условиям жизни. Сейчас вы тяжко вздохнете и подумаете: "Вот на кого я попусту тратил время, кому писал". Пять лет назад и я на Вашем месте подумал бы так же». Гукер дипломатично отвечал, что, возможно, бывает «постепенное изменение видов», но подробностей не спросил, и Дарвин в следующие три года не обсуждал с ним эту тему. Желание поделиться его распирало, он делал намеки в письмах Лайелю, Дженинсу, Генсло, Фоксу, но те не реагировали.

Завершив «Вулканические острова» 13 февраля, он занялся главным делом. Допрашивал Гукера об островах, которые тот посещал: растут ли на каждом особенные деревья и цветы? Схожа ли растительность на соседних островах? Гукер на оба вопроса отвечал утвердительно, он понимал это так: Творец создал на каждом острове свой климат и подходящую к нему флору, а если два острова лежат рядом, то и климат на них был сделан схожий и флора тоже. Все кругом талдычили о климате. Дарвин про этот климат уже слышать не мог. Да, конечно, в Арктике живут одни существа, на экваторе другие. Но отец Гукера успешно выращивает в ботаническом саду растения, которые Творец создавал для других климатов; люди берут животных, созданных Творцом для Лондона, и селят их в Австралии, и они приспосабливаются, да так, что местным от них житья нет. Климат лишь одна из частей того, что мы называем экосистемой, он не так важен, как отношения живых существ друг с другом: «Распространение и число органических существ в какой-нибудь стране зависит менее от ее внешних особенностей, чем от числа форм, которые там были первоначально сотворены».

В апреле — мае всей семьей ездили в Мэр и Шрусбери, Чарлз терзал расспросами садовников: бывает, что на растении с белыми цветками вдруг вырастет красный? А на красном белый? А что бывает чаще? А почему? А навоз какой брали? А зачем вообще навоз? Дома экспериментировал, в июне доложил в «Хроники садовода» о навозе, в августе — о геранях: если вдруг лиловая герань зацвела белым, ее семена потом порождают белую герань, стало быть, возникшее при ее жизни изменение наследуется. И написал второй, на 189 страниц, текст о происхождении видов, известный как «Очерк 1844»[10].

Мысли те же, что в эскизе двухлетней давности: идеально приспособленные к насиженному месту существа не меняются, потом происходит какой-нибудь локальный геологический катаклизм, земля трескается, гора становится озером, и в краткий период этого кавардака жильцы данной местности торопливо мутируют, дабы уцелеть при новых порядках, а потом успокаиваются. Ниш при новом устройстве может на всех не хватить, и живые существа должны конкурировать. Но иногда (этой идеи в 1842 году не было) без катаклизмов и вообще без видимых причин случаются «спорты» (макромутации на современном языке) — так могли возникнуть сложные инстинкты или органы (глаз, сердце, мозг); такая мутация передается потомку, но может затеряться, если ее не культивировать или не отправить мутантов на необитаемый остров, где им не будут мешать. Заканчивался текст недоуменным воплем: сколько можно обижать Создателя, приписывая ему ковыряние с каждой букашкой, словно он не способен начертать общий план развития всего?! И неужели никому не интересно этот план изучить?!