Ближе к полудню мы выбрались на долгую прогулку и побережьем добрались до маяка Креак, намереваясь вернуться по северной дороге. Сначала я шел рядом с Люс, и мы говорили о путешествиях. Они с подругой объездили полмира, выбирая не слишком популярные направления, например, побывали в Парагвае, Бутане и Черногории. Люс рассказала, что подготовкой очередного вояжа они занимаются не до, а после него, иначе говоря, вообще к нему не готовятся. И бывают вознаграждены всевозможными сюрпризами. Люс убеждена, что можно поехать в любую точку мира и обнаружить там массу прекрасных вещей и свести знакомство с множеством прекрасных людей. По ее мнению, успех или неудача путешествия зависят не от направления, а от путешественника. Я не стал с ней спорить, но заметил, что между Венецией и коммуной Вьерзон в департаменте Шер, как ни крути, есть некоторая разница… Люс борется за права женщин, и все ее документальные фильмы посвящены этой теме, но она не собиралась читать мне мораль. Вообще она была очень веселой и остроумно шутила. Еще она сказала, что в машине, по пути сюда, говорила с Марой и подозревает, что в ней есть непознанные слои.

– Непознанные слои?

– Да.

– Что ты имеешь в виду?

– Как бы это выразиться… Я никак не могу понять, то ли в ней слишком много невысказанного, то ли ей просто нечего сказать…

В эту секунду Мара, шагавшая впереди с Лурсом, остановилась, чтобы нас подождать. Когда мы приблизились, она наклонилась и показала нам на желтый цветок, который рос на обочине.

– Взгляните, это золототысячник, – сказала она и прикоснулась кончиками пальцев к лепесткам.

– Красивое название, – отозвался я, а про себя подумал, что по-настоящему красивой мне кажется общая картина: склоненный силуэт Мары, ее черные волосы, колеблемые ветром, бледно-зеленый ландшафт, бело-голубое небо, спокойная гладь лежащего внизу моря и царящая вокруг безмятежная тишина. Мы втроем начали по очереди называть самые красивые имена цветов и птиц. Мара вспомнила славку и пассифлору, Люс – пеночку и венерин башмачок. Я, как ни напрягался, смог выдать только сороку-белобоку. Шагая по острову Уэссан в окружении двух женщин, с улыбкой произносящих все новые удивительные названия, я вдруг ощутил несказанную благодать. Похоже, Люс посетило похожее чувство, потому что, дождавшись, когда мы догоним двух наших друзей, она, обращаясь к Жану, сказала, что находит его затею ге-ни-аль-ной. Мы встретили ее замечание дружными аплодисментами. Жан скромно потупился и признал, что да, затея неплоха.

Вечером Лурс предложил приготовить на всех налимьи щечки. Все необходимое он купил еще утром и пообещал, что сам почистит рыбу, сам ее запечет и сам нам подаст. Мы в это время можем – если нам угодно – пить аперитив. Нам было угодно. Мы плюхнулись, кто в кресла, кто на диван, и предоставили ему спокойно трудиться. Мне показалось, или Мара слишком часто прикладывалась к стакану? Сама себе она не подливала, но не отказывалась, если ей подливал кто-нибудь другой. Люс – единственная, кто в нашей компании курил, – время от времени выходила на крыльцо, куда она заранее отнесла пепельницу в виде жабы.

Жан, потягивая виски с колой, изложил нам свою теорию руки. Она осенила его прошлой ночью, и ему не терпелось с нами поделиться. Правда, он предупредил нас, чтобы мы не относились к его идее чересчур серьезно, и был готов выслушать возражения. Итак: Лурс, по мысли Жана, это средний палец. Большой и сильный, он занимает центральное место, возвышаясь над остальными, как дерево. Мне немедленно вспомнилась сцена в муниципальном парке Лувера, когда Мара, обеими руками держась за его воротник, прижималась головой к его груди, и я почувствовал укол ревности, от которого у меня, как сорок лет назад, судорогой свело внутренности. Люс – безымянный палец. Свободный электрон, своего рода элемент дестабилизации. Она громко рассмеялась, но спорить не стала. Мара – мизинец. Грациозный, гармоничный, находящийся под защитой остальных. Мара недоуменно покачала головой и скептически фыркнула. Себя Жан сравнил с указательным пальцем – почему, он сам не знал. Мне досталась роль большого пальца, который может выстраиваться в один ряд с остальными и с равным успехом противопоставлять себя им, чтобы за ними наблюдать. Лично мне эта метафора очень понравилась. Я обратил внимание друзей, что в последней позиции предстаю перед ними своей самой мягкой и уязвимой частью, лишенной ногтя, – очевидно, потому, что не считаю нужным их опасаться. Кроме того, мне понравилось, что Жан расположил нас с ним рядом.

Лурс накрывал на стол со старанием влюбленного, чем привел нас в умиление. Он полностью сосредоточился на своей роли кулинара и вложил в нее всю душу. Он не позволил нам ему помочь и сам наполнил наши тарелки налимьими щечками, которые полил коньяком и поджег. Блюдо получилось сногсшибательно вкусным, особенно в сопровождении мюскаде, бутылку которого он привез с собой и все это время держал в холодильнике.

Ужин протекал не так бурно, как накануне; мы говорили о своих пищевых пристрастиях и о здоровье; выяснилось, что каждый из нас придерживается относительно здорового образа жизни: Люс занимается плаванием, Жан – ходьбой, Мара, Лурс и я – велосипедным спортом. Потом мы перешли к обсуждению вопроса о том, где лучше жить – в большом городе или за городом. Мы поговорили о том, кто в какие театры ходит, какие фильмы смотрит, – при этом мы намеренно избегали упоминания о своих супругах. Еще в июне, созваниваясь по поводу предстоящей поездки, мы как будто заключили между собой негласное соглашение и твердо его соблюдали. Мне удалось узнать немногое: что жена Лурса работает секретарем большого начальника, подруга Люс преподает в учебном заведении для слепых, а муж Мары – государственный чиновник. Подробности меня не интересовали. Политику мы оставили в стороне и могли лишь догадываться, кто за кого голосует на выборах. Люс, несомненно, за левых – о том свидетельствовало все ее поведение; мы с Жаном – тоже, скорее по привычке и несмотря на многочисленные разочарования. Я вполне допускал, что Лурс и Мара склоняются к правым, но это нисколько меня не смущало.

Постепенно разговор выдохся, и каждый почувствовал скуку. Ради чего мы здесь собрались? Мы явно заслуживали большего. Как ни странно, возмутительницей спокойствия выступила не Люс, а Мара. Пока Люс с Лурсом негодовали из-за вечных опозданий скоростных поездов, которыми оба часто пользовались, Мара вдруг холодно произнесла:

– Вам что, больше не о чем поговорить?

Всем стало неловко.

Мы смотрели на нее растерянно, удивленные ее жестким тоном. До сих пор мы вели себя друг с другом предельно доброжелательно. Еще больше нас поразило, что она как будто сознательно противопоставила себя остальным. Но она и не думала сдаваться:

– Я так понимаю, еще чуть-чуть, и вы начнете сравнивать свои машины.

Общая неловкость стала прямо-таки осязаемой.

Первым отреагировал Жан.

– Ты права, – кивнул он. – О чем ты хотела бы поговорить?

Она подлила себе белого вина, залпом осушила полбокала, улыбнулась и невозмутимо сказала: