Забавно, подумал Алекс. Сколько он помнил, миссис Магуайр каждый день приносила в их дом эту пакость. Но до тех пор, когда Ив специально показала ему газету, сам он никогда в нее не заглядывал.

С отвращением смахнув таблоид на пол, Алекс сделал себе кофе. Выпил его, черный и горький, стоя у раковины. Подходящее, хоть и недолгое, отвлечение от терзавших его дум. Но едва Алекс допил его, обжигая нёбо и горло, как мысли об Ив вернулись.

Да знал ли он ее? — спросил себя Алекс. И можно ли было вообще ее узнать? Она ведь политик. Привыкла юлить ради карьеры. И он задался вопросом, что мучит его больше: то, что Ив, такая правильная, так убедительно выступающая на встречах с избирателями, возможно, разыгрывает роль, или то, что она могла, наплевав на свои убеждения, переспать с человеком, стоящим по другую сторону баррикад.

Потому что политическая позиция Лаксфорда очевидна. О ней во весь голос кричит его газетенка. Остается разузнать о физической природе этого человека. Потому что, познакомившись с ним, он, безусловно, поймет. А понимание жизненно необходимо, если они собираются когда-нибудь добраться до сути…

Так. Алекс сардонически усмехнулся и поздравил себя с полным разложением. Менее чем за тридцать шесть часов он умудрился превратиться из разумного человеческого существа в полного придурка. То, что начиналось как отчаянный порыв к спасению дочери, выродилось в примитивную потребность найти и уничтожить предыдущего самца своей сексуальной партнерши. Долой ложь о том, что он хочет увидеться с Лаксфордом, чтобы понять. Хочет увидеться с ним, чтобы насажать синяков. А не из-за Шарли. Не из-за того, что Лаксфорд делает с Шарли. А из-за Ив.

Алекс осознал, что никогда не спрашивал свою жену о настоящем отце девочки, потому что на самом деле не хотел знать. Знание требовало реакции на знание. А реакции на это конкретное знание он желал избежать.

Ругнувшись, он оперся о края раковины. Возможно, по примеру жены, ему стоит пойти сегодня на работу. На работе по крайней мере нужно совершать какие-то действия. Здесь же нет ничего, кроме его мыслей. А они сводят с ума.

Ему надо выйти из дома. Надо что-то предпринять.

Алекс налил себе еще кофе, выпил. Обнаружил, что головная боль стихает, а тошнота отступает. Обратил внимание на церковное пение, которое слышал, когда проснулся, и пошел на звук, доносившейся, похоже, из гостиной.

Миссис Магуайр стояла на своих пухлых коленях перед кофейным столиком, на котором установила распятие, какие-то статуэтки и свечи. Глаза ее были закрыты, губы беззвучно шевелились. Через каждые десять секунд она перехватывала четки, которые держала в руках, за следующую бусину. Из-под густо накрашенных ресниц домработницы катились слезы. Они стекали по ее толстым щекам на пуловер, и по двум влажным дорожкам на пышной груди миссис Магуайр было понятно, как давно она плачет.

Пение исходило из магнитофона — строгие мужские голоса снова и снова произносили нараспев «miserere nobis» Помилуй нас (лат.). ]. Латыни Алекс не знал, поэтому перевести не смог, но слова казались подходящими. Они помогли ему сосредоточиться.

Он не может сидеть сложа руки. Ему следует что-то предпринять. И дело тут не в Ив. И не в Лаксфорде. И не в том, что между ними произошло. Все дело в Шарли, которая не поймет борьбы, идущей между ее родителями. И Шарли — тот человечек, ради которого он должен действовать.

Деннис Лаксфорд выждал мгновение, прежде чем посигналить, когда Лео вышел из кабинета дантиста на улицу. Его сын стоял под ослепительным, почти полуденным солнцем, ветерок лохматил его очень светлые волосы. Мальчик посмотрел налево и направо, недоуменно наморщил лоб. Он ожидал увидеть «мерседес» Фионы, припаркованный через дом от кабинета мистера Уилкота, где она высадила его часом раньше. Ему и присниться не могло, что его отец решил устроить ланч с откровенным разговором, прежде чем вернуть Лео в Хайгейтскую школу.

— Я его отвезу, — сказал Лаксфорд Фионе, когда она собралась за ним ехать, и, увидев сомнение на ее лице, продолжал: — Он ведь хотел со мной поговорить, дорогая. Насчет Беверстока. Помнишь?

— Вчера утром, — ответила она.

В ее словах не содержалось упрека. Она не сердилась, что он не смог подняться вовремя, чтобы поговорить тогда с сыном за завтраком. Не сердилась она и на его позднее возвращение далеко за полночь вчера вечером. Она понятия не имела, что он до начала двенадцатого тщетно ждал разрешения от Ив Боуэн опубликовать правду о Шарлотте на первой странице своей газеты. Фиона знала, что работа мужа часто требовала его присутствия на месте в неурочные часы, и просто излагала факты, как делала всегда: Лео упомянул о разговоре с отцом два дня назад; он планировал разговор на вчерашнее утро; она не уверена, что сегодня он все еще хочет говорить с отцом. У нее имелись все основания так думать — Лео был непостоянен, как английская погода.

Лаксфорд посигналил, и Лео повернулся в его сторону. Лицо мальчика осветила улыбка, он помахал рукой, вскинул на плечо рюкзак и, чуть подпрыгнув, весело зашагал к отцу. Одна пола его белой рубашки, заметил Лаксфорд, вылезла из брюк и торчала из-под синего форменного пуловера. Неаккуратность была совершенно нехарактерна для Лео, но вполне в духе среднего мальчишки.

— Папка! — произнес Лео, забравшись в «порше», и тут же поправился: — Папа. Привет. А я искал маму. Она сказала, что будет в кондитерской. Вон там, — показал он пальцем.

Воспользовавшись моментом, Лаксфорд глянул на руки сына. Они были идеально чистыми, ногти подрезаны, грязи под ними нет. Проклятье, он словно бы смотрел на руки Фионы. Но Лео, видимо, унаследует еще и тонкую материнскую фигуру, а не крепкую отцовскую. Деннису хотелось видеть своего сына бегуном, наездником, прыгуном в высоту, в длину, с шестом, а уж никак не танцором, каковым воображал себя Лео.

Лаксфорд не разрешил купить ему в подарок на день рождения туфли для чечетки. И тогда Лео взял дело в свои руки: суперклеем приклеил к носкам и каблукам своих лучших туфель монетки и энергично бил степ на кафельных плитках кухонного пола. Фиона назвала это изобретательностью, а Лаксфорд — злостным непослушанием и на две недели оставил Лео без развлечений. Правда, нельзя сказать, чтобы мальчик страшно расстроился. Он мирно сидел у себя в комнате, читал свои книги по искусству, ухаживал за зябликами и перебирал фотографии танцоров, которыми восхищался.

— Это же все-таки современные танцы, — заметила Фиона. — Он же не хочет становиться балетным танцовщиком.

— Даже и речи быть не может, — сказал Лаксфорд и взял на себя труд проверить, нет ли в Беверстокской школе такого нововведения, как уроки танцев — степа или любых других.

— Мы с мамой собирались выпить чаю с булочками, — говорил тем временем Лео. — После дантиста.

— А я подумал, что мы с тобой пообедаем, — сказал Лаксфорд. — Если ты можешь пропустить еще один урок в школе.

Лео ухмыльнулся.

— Клево! — Пристегнувшись, мальчик продолжал: — Мистер Поттер хочет, чтобы я спел соло в День родителей. Он вчера мне сказал. Мама тебе не передала? Это будет «аллилуйя».