Он вытянул одну руку вперед, ладонью вверх, но от этого не стал похож на нищего попрошайку, скорее он рассчитывал на удачную сделку или справедливый уговор.

– Я не отлыниваю, – сказал он. – Я охотно учусь ремеслу, и у меня получается. Я могу стать кузнецом, стоит только спросить об этом у мастера кузнечных дел. Но использовать нас так, будто мы ничего не стоим, будто все равно, что в месяц погибает несколько детей… это… это несправедливо, да, и это тоже… это тоже пустая трата сил. Мы достойны лучшего!

Но, коли он думал, что с Вальдраку можно вступить в уговор, он ошибался.

Вальдраку медленно поднялся. Осторожным движением стряхнул он несколько хлебных крошек, оставшихся от завтрака, с рукава своей бархатной куртки. Взглянув на протянутую руку мальчика, он с молниеносной быстротой, так быстро, что глазу почти не уследить, заставил свою цепь просвистеть в воздухе и ударил ладонь мальчугана.

– Я не заключаю сделок с рабами! Мальчик закричал от боли. Он посмотрел на свою руку, где из тонкой вспухшей полоски пробилась тонкая струйка крови. Потом, снова приподняв голову, поглядел на Вальдраку, и на какой-то краткий миг я испугалась, что он попытается его ударить, испугалась не того, что он причинит Вальдраку зло, а того, что станет с ним делать Вальдраку.

Но мальчуган овладел собой. Его глаза сверкали гневом и ненавистью, но он не пытался нанести ответный удар.

– Никакой я не раб! – процедил он и повернулся на пятках, чтоб уйти.

Но даже этого ему не позволили. Сандор преградил ему путь к двери.

– Не спеши, раб! – произнес Вальдраку. – Есть еще кое-что, чему мы вынуждены научить тебя. Покорности! Почитанию Пробуждающей Совесть!

Тут мальчик впервые заметил меня. Его темные глаза быстро оглядели меня и остановились на серебряных пуговицах корсажа. Мне захотелось, чтобы платье было не таким нарядным.

– Слышал о тебе! – сказал он. – Слышал о твоих ведьминых глазах! Но я не боюсь тебя. Мне нечего стыдиться!

Вальдраку улыбнулся медленно и злобно.

– Увидим! – сказал он. – Увидим!

Он был силен с виду, этот мальчик, уже широкоплечий, с могучими руками. Видно было, что через несколько лет он станет рослым мужчиной. И по-человечески он был также силен – сердцем и душой. Но это ему не могло помочь. Никакого оружия против меня у него не было.

Я поймала его взгляд и принудила его встретить мой. И начался поток картин, поток видений.

Повозка мелкого торговца громыхала по проселочной дороге. Ее тянули два мула. За повозкой тащились два босоногих мальчугана. Один, тот, что из кузницы, – сильный и здоровый, другой – поменьше, тщедушный и слабый. Им приходилось порой бежать рысью, чтобы не отстать от повозки.

Тщедушный то и дело всхлипывал. Слезы струились по его щекам.

– Прекрати-ка, Имрик! – сказал старший. – Не так уж все и худо!

Тщедушный заплакал еще горше.

– Нет, но… только у меня сильно болит нога. Тано, ты не можешь… не можешь… Всего-то ведь и надо – попросить прощения!..

– Нет!

Тано был зол и непреклонен.

– Да, но, Тано… если ты… всего-то и надо – попросить прощения. Тогда он наверняка дозволит нам сесть в повозку.

– Нет. Я ведь сказал! Не стану я этого шкурника просить прощения, у этого поганца!

Некоторое время они трусили рысью.

– Тано…

– Что теперь?

– Тано… я истекаю кровью. – Старший остановился:

– Давай-ка погляжу!

Тщедушный показал ему свою рану. Он порезался чем-то, возможно острым камнем, и вся пятка была в крови.

Тано выругался. Хотя он не был еще взрослым, кое-какие крепкие сочные ругательства он знал.

– Ладно, – сердито сказал он. – Я попрошу прощения.

Опустив ногу Имрика, он выпрямился.

– Но настанет день, когда, стало быть, удерем! И это будет скоро.

– Тано, я не посмею!

– Ясное дело, ты пойдешь со мной! – Тано обнял хрупкие плечи Имрика. – Я ведь забочусь о тебе! Разве я не говорил тебе об этом не меньше сотни раз!

– Да!

– Ну ладно! Может, не в моем обычае выполнять то, что обещано?

– Ты выполняешь…

– Ладно, ты увидишь… Говорю снова: я буду заботиться о тебе, приглядывать за тобой!

Мраморный зал медленно вернулся обратно. Я по-прежнему стояла перед мальчиком из кузницы. Теперь я знала – он Тано. Его темные глаза встретились с моими. Но в его глазах не застыли слезы признания своей вины. Он не валялся, скорчившись, на полу и не молил о прощении.

– Ну что, будет этому конец? – резко и нетерпеливо произнес где-то за нами Вальдраку. —

Выполняй свой долг, Дина! Или ты хочешь меня разозлить?

Нет, я не хотела его злить. Я видела, что случилось с Тависом, когда Вальдраку разозлился на меня.

– Глянь на меня, – сказала я Тано.

Теперь я постаралась увидеть то, что было спрятано на дне его памяти.

Воздух в кузнице был горячим, как кипяток, таким горячим, что закололо в легких. В жарком пламени побелело железо, а кузнечные мехи шипели без устали, потому что их приводили в движение не человеческие руки и не люди заставляли подниматься и опускаться огромные молоты, вверх-вниз, вверх-вниз, удар за ударом, в одном и том же ритме, пока эти удары не проникали в твою кровь, и ты слышал ее толчки в своих снах, хлоп – шлеп, хлоп – шлеп, и так без конца, все снова и снова: хлоп – шлеп, хлоп – шлеп. Ни один человек не мог бы работать так же, не зная усталости. Однако же речная вода струилась и не было ей конца, и сила воды приводила в движение и кузнечные мехи, и молоты в оружейной Драконы.

Для тонкой работы, придававшей мечам их конечный вид, нужны были руки кузнецов, их умение и сноровка. Поэтому кузнецов почитали, а за их труд платили. Да и с подмастерьями их обходились по-доброму, как повелось Но с юнцами без роду и племени, с такими как Имрик и Тано, у которых ни отца, ни матери не было, все обстояло совсем иначе. Чтобы таскать железо от горна к наковальне никакого особого умения и ловкости не требуется. Да и не нужно быть особо прилежным, чтобы удержать на месте железо, пока громадные головки молотов бьют и молотят, превращая железо в плос-186 кие заготовки. Нужно только, чтобы имелась кое-какая силенка и голова на плечах, чтобы не взваливать на себя слишком много: в темной оружейной нелегко пробраться от горна к наковальне. А если ты еще высок ростом, надо все время наклонять голову, чтобы ходить под приводным валом и зубчатыми колесами. А уж если ты широк в плечах, слишком толст или же просто неуклюж, машина хватает тебя и разрывает на части, как это случилось с Малле. Да и молот, что кует железо, не очень-то заботится о человеческой коже, о человеческих костях, крови, суставах и обо всем прочем в этом роде. Малле не успел даже вскрикнуть.