— Именно, — важно кивнул Бауман. — Все в мире проникает и шевелится, проникает и шевелится... Взгляните в окно, — он откинул тяжелую портьеру. — Господин садится в экипаж — это ОН проникает в НЕЕ...

— А если дама садится в экипаж? — срезал его Ленин.

— Это все равно, — невозмутимо отвечал Бауман, которого не так-то легко было сбить с новейшего венского учения. — Дама тоже стремится туда, ибо все мы хотим вернуться в утробу, где можно было питаться, не работая. Но у дамы нечем туда проникнуть, поэтому всякая женщина мучительно завидует мужчине. Ведь у мужчины есть ОН!

— Это очень точно, — задумчиво произнес Ленин. — Я, знаете, и сам наблюдал, что они с тайной завистью поглядывают на... Они как-то хотят его присвоить.

— Даже откусить, — со значением произнес Бауман.

— А-а! — догадался Ленин.

— Ну конетшно, — пожал плечами психоаналитик, словно весь мир давно уже должен был об этом догадаться.

...Близилось, однако, время решительных действий. Во время четвертого визита Ленин, успевший, по обыкновению, сдружиться с новым человеком, сказал Бауману-Мирбаху со всей откровенностью:

— Видите ли, Отто. — Он давно уже обращался к психоаналитику по имени, без церемоний. — Я понимаю, конечно, что в России у вас большая практика и увлекательные возможности. Но должен самым серьезным образом попросить вас вернуться в Германию хотя бы на год.

— Потшему? — изумился Бауман.

— Потому, — внушительно сказал Ленин, — что ваши эксперименты сделались широко известны. Наше правительство, как вы знаете, ожидает революции и зверствует. Сами же мне тут рассказывали про Тзаря и Отечество. Так вот, их мистический брак в опасности. Тзаря хотят развести с Отечеством. Наверху боятся даже куста, а уж такое опасное учение, как ваше, наделает огромного шума. Мне доподлинно известно, что вас ожидает худшее.

— Не хотите же вы сказайт, — заерзал Бауман, — тшто они могут меня арестовайт?!

— И больше того, — сказал Ленин, округляя и без того круглые глаза. — Повесить.

— Этого не может быть, — сказал толстяк, вжимаясь в кресло.

— Очень может, — спокойно сказал Ленин. — И знаете ли, кто должен был вас разоблачить?

— Не имею понятия, у меня обширная клиентура...

— Я, — скромно сказал Ильич. Бауман взглянул на него с ужасом.

— Да, да, — сказал Ленин. — Именно ваш покорный слуга. А знаете ли, почему я не смогу этого сделать?

Толстяк был так потрясен, что утратил всякую сообразительность.

— Меня спас ваш психоанализ, — с чувством признался Ленин. — Вы прошли вместе со мной по темным лабиринтам моей души. И теперь я обязан сказать вам со всею честностью и прямотой, на какую способен: я давно был агентом охранного отделения, на моей совести не одна загубленная жизнь, но я надеюсь искупить этот грех, спасая истинного ученого. Вы несете миру свет психоанализа, — добавил он с нажимом, отлично понимая, что Бауман-Мирбах любит своего доктора Фрейда и его метод больше всего на свете. — Можете рассказать Фрейду, что его метод сделал тшудо. Когда буду в Европе, я непременно зайду поклониться ему и поцеловать его ручку, если даст. Он вернул России еще одного честного человека. Что до вас, вы должны уезжать немедленно. На сборы у вас есть три дня.

— Это совершенно невозможно, — пролепетал Бауман.

— Это не только возможно, но и необходимо. У вас нет другого выхода, иначе случится странное и чудовищное. Вещей много не берите — лучше меньше, да лучше.

— Мой главный багаж — книги, — сказал доктор.

— Только главные. Остальное я озабочусь выслать вам почтой. Уезжайте, у нас здесь сейчас одна суетня. Зряшная суетня. Вот случится революция, и вернетесь. А пока — умоляю, скорей. Иначе мое самопожертвование ни к чему, и мир не узнает еще об одном величайшем триумфе психоанализа.

— И я могу быть повешен? — все еще не верил Мирбах.

— По приговору военного трибунала, — вдохновенно врал Ленин. — Без всякого суда, без вмешательства общества...

— Но я германский подданный!

— Господи, кого в России это волнует? Ваш кайзер — родственник нашего Ники. Неужели они не договорятся?! Если начать протестовать, может получиться так, что вашу новейшую венскую школу запретят и в Германии. Помяните мое слово, этим кончится.

— Никогда! — замахал ручками Бауман.

— Ну вот видите. Если не хотите, чтобы великий метод психоанализа оказался запрещен и в Германии, бегите бронировать место в вагоне. Послезавтра вас не должно здесь быть.

Ленин все рассчитал с исключительной точностью — все-таки он лучше всех в партии умел убалтывать людей, сам доктор Фрейд позавидовал бы ему. «Надо будет при случае подзаработать психоанализом, — думал Ильич не без удовольствия. — Слов-то нахватался, комплексов... Нешто Бауман разбирается в людях лучше меня?» Через два дня Бауман-Мирбах благополучно покинул Москву, а Ленин приступил к реализации главной части своего плана.

Забегая немного вперед, скажем, что вовсе отказаться от такого ценного материала, как русские биографии, психоаналитик не смог. Он сделал доклад «Об удивительном случае раскаяния полицейского агента», вызвавший форменный переполох на июньском (1906) заседании венского кружка. Сам Фрейд с чувством пожал руку любимому последователю. Опасаясь политических последствий, Бауман-Мирбах опубликовал работу под литерами В.М., которые и вошли в историю психоанализа. Под этим же загадочным псевдонимом напечатал он и прославленную статью «Об одном случае некрофилии с тенденцией к неудержимому прогрессу», которую Фромм называл драгоценнейшим перлом в сокровищнице мирового психоанализа. Бауман, однако, не удержался от того, чтобы при первой возможности вернуться в Россию. В восемнадцатом году он приехал в молодую советскую республику в качестве посла, чего делать ни в коем случае не следовало. Но об этом — в свое время.

Ленин все продумал до мелочей. Организовать публикацию сообщения о внезапном исчезновении доктора Баумана было для него ерундовым делом — он выпил с газетчиками не один стакан пива и знал, что до сенсаций такого рода сотрудники «Биржевки» весьма охочи. Дзержинский прочел сообщение и посетил Ленина вечером того же дня.

— Где он?

— Вы думаете, я лично его убирал? Я, батенька, не мясник. Мое дело организация.

— Вы уверены, что он мертв?

— Безусловно. Люди надежные. От вас теперь, Феликс, одно зависит — распузырить как можно громче слух о том, что это все дело рук кровавого режима.

— За это не беспокойтесь, — надменно сказал Феликс. — Листовки будут готовы завтра же. Где и когда его найдут?

— Найдут избитым, на улице. Я попросил, чтобы от души поработали — вам ведь нужно покровавей?

— Однако вы вошли во вкус, — улыбнулся Дзержинский.

— Да, в последнее время как-то, знаете, стал понимать, что без крови дела не делаются. Ну-с, найдут его неподалеку от Разгулял. Освидетельствование, то, се. Вас прошу не вмешиваться — у меня свой человек в анатомическом театре, он газетчикам расскажет про ужасные увечья и жестокую расправу. Понесут его из морга при больнице святых Фрола и Лавра, толпу я организую, но много народу не обещаю. Тут, впрочем, все еще и от листовочек ваших зависит... Лично-то будете присутствовать в колонне — или как?