— Пожалуйста, не называйте его моим мужем! Мне это неприятно.

— Извините. Так что?

— Сверточек передал мне его коллега, или знакомый… Не знаю, кто он такой.

— Можете его описать?

— Могу… У него на лице, вот здесь, довольно большое родимое пятно.

Григорьев достал из внутреннего кармана фотографию и показал ей. С небольшого черно-белого снимка на нее смотрели глаза человека, который подходив к ней в Шереметьево.

— Это он?

— Кажется.

— Он или нет?

— Послушайте, я видела его всего пару минут… — она осеклась и тихо добавила: — Он.

— И вас ничего не смутило?.. Вам все-таки предстояло пересечь границу…

— А что тут такого? Там было что-то запрещенное?

Григорьев не ответил. Он убрал фотографию в карман и внимательно посмотрел на нее.

— Павловский не сказал вам?..

— Я же говорю — нет, ничего он не сказал! Я ничего не знаю!

— Хорошо-хорошо, только не надо волноваться!

— Я не могу не волноваться, неужели непонятно? И вообще, послушайте, я развелась с мужем двенадцать лет назад, и до недавнего времени мы совершенно не общались. Я ничего не знаю ни о его жизни, ни о нем самом…

— Но ведь ваш сын видится с ним…

— Да, последний год, после того как Павловский попросил меня об этом. Раньше он совершенно не интересовался его судьбой. А я сама видела его за все это время не больше двух раз…

— Понятно: И все-таки, вы не спросили вашего мужа… бывшего мужа, — поправился Григорьев, — что было в этом свертке?

— Нет. Я не интересуюсь его делами.

— Ваш сын встречается с ним, а вам не интересно, чем он занимается?

Наташа пожала плечами и вяло возразила:

— Почему, я же знаю, где он работает…

— Да-а… Ну что ж, хорошо. Тогда еще один вопрос, последний: где вы были во вторник одиннадцатого мая?

— Одиннадцатого мая? Я же вам только что сказала: утром вернулся Сережа, и я побежала за врачом.

— А потом?

— Я весь день провела с Сережей. А вечером "скорая" увезла маму в больницу, и я поехала с ней.

— Значит, Павловского вы в этот день не видели?

— Говорю же — нет. Почему вы спрашиваете?

Григорьев опять внимательно посмотрел на нее.

— Двенадцатого утром ваш бывший муж был найден мертвым в своей квартире. А убили его во вторник, накануне.

Разыгрывать удивление Наташе не пришлось: она сочувствовала настоящий ужас при мысли, что об этом узнал Сережа.

— Боже мой… И вы сказали об этом моему сыну?

— Нет, конечно! Мальчик ничего не знает.

— Но вы же должны были как-то объяснить ему свое появление у нас в доме?

— Я сказал, что хочу поговорить с вами, но, так как вас не было, я задал ему несколько вопросов.

— Что он вам сказал?

— То же, что и вы: что ему было плохо и что вы весь день провели у его постели.

— А теперь вы спрашиваете об этом меня, потому что не поверили Сереже и подозреваете меня в убийстве бывшего мужа?

— Нет. Мы вас не подозреваем. А спрашиваю я потому, что таков порядок. Все лица, имеющие отношение к жертве…

— Понятно, — перебила Наташа и с трудом сдержала вздох облегчения. — Вы извините, я раздражена, но сейчас меня волнуют совершенно другие вещи.

Григорьев встал.

— Ну что ж, давайте договоримся так: я оставлю вам мой телефон, и если ваш сын не появится сегодня вечером или, самое позднее, завтра утром, позвоните мне — я постараюсь вам помочь. Договорились?

— Ничего другого мне не остается, — проговорила Наташа и, взяв номер телефона, проводила капитана к выходу.

"Что я ему наговорила? Поверил он или нет? Хорошо еще, что в день убийства Сережа спал и не знает, что я почти на несколько часов уходила из дома. Вряд ли, конечно, они стали бы меня подозревать, но все равно — пришлось бы объясняться и что-то врать. Почему — врать? Я же его не убивала… А если меня кто-то видел? И как бы я объяснила свой приход к Павловскому, если в это время дома у меня лежал больной ребенок? Нет, я все сделала правильно… кроме одного. Мне надо было что-нибудь спросить про убийство, а я даже не удивилась, как будто знала. И этот Григорьев наверняка заметил… Впрочем, все равно. Сейчас надо искать Сережу, а все остальное — потом. Интересно, почему он ничего мне не сказал про этого милиционера? Наверно, он просто не понял, для чего тот приходил…"

Наташа быстро оделась и вышла из дома — надо было зайти в больницу и попросить врача, чтобы он хотя бы один день повременил с выпиской мамы. Придется ему все рассказать: про Сережу и про наркотики. Он же должен понимать, что еще одно потрясение ее убьет. Как только Сережа найдется, она заберет ее домой.

В больнице ей повезло. Владимир Георгиевич, дежуривший ночью, еще не ушел, и Наташа, не заглянув к матери, бросилась к нему. Он выслушал ее сбивчивый рассказ, подумал, глядя на ее бледное лицо: "Несчастная баба, ну и везет же ей! А ведь если бы не эта собачья жизнь, могла бы быть красивой", — и вздохнул.

— Хорошо, дня два я вам гарантировать могу, а потом — не знаю. И советую вам не показываться сейчас вашей мамаше на глаза: вид у вас неважный. Давайте-ка я скажу ей, что вы звонили в отделение и просили передать, что не сможете сегодня прийти. Только причину придумайте сами.

— Скажите, что мне пришлось пойти на работу и там задержаться. Спасибо вам, доктор.

— Да не за что… Сходите на телевидение, может, они смогут вам помочь? Не забудьте прихватить фотографию.

Наташа вышла из больницы и подумала: "Что, если действительно пойти на телевидение? Вдруг из этого что-нибудь получится?" И сразу же вспомнила о деньгах. "У меня же нет ни копейки. А вдруг там понадобится заплатить? Надо срочно звонить Виктору и взять у него квартплату". Она бросилась к автомату, и через несколько минут они договорились встретиться, как всегда, у метро "Кропоткинская" в двенадцать часов.

Когда она подошла к метро, Виктор уже ждал ее.

* * *

В первый раз она увидела Виктора Малашенко два года назад, незадолго до Ленкиного отъезда, когда та привела ее в свою квартиру на Николоямской улице, чтобы познакомить с жильцом — Наташе предстояло ежемесячно забирать у него арендную плату. Он был очень весел, называл их "девчатами", усаживал, суетился, говорил, что по такому случаю надо обязательно выпить, спрашивал Ленку, действительно ли она едет в Париж, и качал головой. Ленка кокетничала и уговаривала Наташу остаться "посидеть".

"Наташка, пожалуйста, — шептала она. — Неудобно же мне одной!" И Наташа, которой все это было совершенно ни к чему, согласилась. "Ну вот, это по-нашему!" — обрадовался Виктор и достал из чемодана бутылку коньяка.