Вместе с бронетехникой, традиционно совмещающей в себе «огонь и маневр», резко прибавила и полевая артиллерия. «В той же 136-й бригаде, – вспоминал после войны М. Минин, – огневые позиции артбатарей и взводов менялись с таким расчетом, чтобы только четвертая часть орудий находилась в пути. В это время вся остальная артиллерия стреляла по противнику или находилась в полной готовности немедленно открыть огонь. Новые огневые позиции занимались в непосредственной близости от переднего края, а иногда и в тылу крупных немецких опорных пунктов, блокированных нашей пехотой».

Теперь уже не столько управленческая неразбериха, сколько стремительно меняющаяся обстановка мешала традиционные понятия фронта и тыла.

Не раз случалось так, что та же артиллерия вдруг оказывалась в передовых порядках пехоты, а то и впереди… танков. Потом на улицах Берлина такое случалось сплошь и рядом.

Для воинов 136-й артбригады дата 20 апреля 1945 г . оказалась особенно памятной.

В этот день в 13.10 второй дивизион бригады совершил первый залп по Берлину[39]. Поскольку в тылу у артиллеристов шел жаркий бой с участием танков, опытный командир батареи – капитан И. Миркин – приказал два орудия нацелить на город, а два других развернуть в противоположную сторону. И очень своевременно это сделал. Потому что не успел рассеяться дым от первых двух знаменательных выстрелов, как тут же пришлось отбиваться от нападения с тыла. Предусмотрительно развернутые на прямую наводку третье и четвертое орудия немедленно открыли огонь по фашистским танкам и заставили их срочно ретироваться…

Интересно, что памятный первым залпом по столице фашистской Германии день 20 апреля оказался особенным сразу по двум причинам.

Во-первых, они испортили день рождения Гитлеру, который тот отмечал, забившись в свой бункер глубоко под землей. Когда ему доложили об обстреле русскими центра Берлина из дальнобойных пушек, он тут же связался по телефону с главным штабом ВВС и приказал авиации «немедленно подавить эту дальнобойную батарею». Но руки у фюрера оказались коротки: его авиация уже не могла выполнить приказ…

Второе событие, на первый взгляд более локальное, оказалось весьма знаковым для описываемых в данной книге событий.

Дело в том, что начиная с утра «пушкари» – сослуживцы наших героев из дивизионной разведки, метко поддержали огоньком наступление 171-й стрелковой дивизии под командованием полковника А. Негоды. Как и в соседней 150-й «шатиловской», в составе данного полка (порядковый номер 380) нашлось подразделение, которое ровно через десять дней примет активное участие в штурме Рейхстага. А поведет его в бой уверенно выдвинувший к берлинской окраине свой батальон лейтенант К. Самсонов. Помните: тот самый, что во время летних 1944 г . боев под Ригой занял место павшего смертью храбрых капитана Михаила Ивасика.

Конечно, таких солдат уже не нужно было подгонять. Все, что в данной ситуации требовалось от командования, – так это грамотное управление и эффективная поддержка всеми средствами, коими в изобилии снабдила страна свою армию для последней битвы.

К сожалению, если говорить об управлении – как на начальном этапе берлинской операции, так и ближе к ее завершению – сверху вниз слишком часто летели директивы, смысл которых в основном сводился к двум фразам: «вперед» и «любой ценой».

Как раз в то время, когда 136-я артбригада вела огонь по германской столице, командарм 3-й ударной В. Кузнецов получил телеграмму от Жукова, которая заканчивалась категорическим требованием: утром 21 апреля войскам фронта ворваться в пределы Большого Берлина. Во исполнение этого приказа армия вела безостановочное наступление всю ночь. По весьма разумному распоряжению Кузнецова войска армии не ввязывались во фронтальные бои за населенные пункты и узлы обороны, а обходили их, двигаясь только вперед. И утром 21 числа, перерезав окружную Берлинскую автостраду, подошли к северо-восточной окраине города. Однако ворвавшись на пристрелянные, перегороженные баррикадами берлинские улицы, танковые группировки столкнулись с весьма серьезной проблемой.

Да, наши танкисты уже много раз овладевали крупными городами. Но делали это методом маневра, обхода, вынуждая противника к отступлению или даже бегству.

Здесь же им пришлось «вытанцовывать» на зажатых городскими постройками площадках, где ограниченные в маневре тяжелые машины оказались на прицеле у противника. И стали удобной мишенью для сравнительно нового для нас и весьма эффективного оружия заброневого действия – их стали в упор расстреливать фаустпатронами (по-немецки «панцерфауст»).

Казалось, уже имеющийся в нашей армии богатый опыт подсказывал, что в условиях уличных боев крупные бронетанковые соединения лучше «размельчить» и передать в стрелковые батальоны. О том, что в таком штурмовом отряде, усиленном отделением саперов, батареей орудий среднего калибра для прямой наводки и обязательно тяжелыми самоходками или ротой танков, воевать и легче, и эффективнее, стало очевидно уже при первых же огневых контактах на берлинских «плацах» и «штрассах».

Очевидно, о таком сберегающем бронетехнику от безнаказанного расстрела «панцерфаустами» соединении и говорил в своем рапорте командующему 3-й ударной армией подчиненный ему командир 9-го танкового корпуса И. Кириченко.

Ответная реакция командарма В. Кузнецова оказалась вполне «жуковской». В своем боевом распоряжении от 21.04.45 командарм среагировал так: «Вы плохо выполняете не только мои приказы, но и тов. Жукова. Прикажите командирам бригад возглавить на головных танках свои бригады и повести их в атаку на Берлин, иначе ни чести, ни славы своего корпуса Вы не завоюете.

О «панцерфаустах» будете потом рассказывать детям. Кузнецов» [40].

О том, что потом рассказывали «дяди детям», мы еще узнаем.

А пока задержимся на секундочку и проникнемся ощущением совершеннейшего абсурда: опытный, толковый военачальник, за спиной которого и богатейший четырехлетний опыт войны, и постижение высшей научной мысли в Академии им. М. В. Фрунзе, сбивается на то, что вряд ли позволял себе в те времена, когда еще в царской армии служил прапорщиком. Ведь даже Полевой устав 1916 г . строго предписывал: командир не должен находиться впереди своего атакующего подразделения. Про академию и говорить нечего: вот где требовали перво-наперво крепко усвоить, что дело командира – управлять боем, а не «махать шашкой верхом на головном танке».

Трудно подсчитать, сколько сил и слов потратила наша официальная историография, чтобы доказать, что только так, по-сталински, мы и могли победить в той войне. Поджигая фашистскую бронетехнику, а заодно и самих себя бутылками с зажигательной смесью. Бросаясь под гусеницы немецких «тигров» со связкой гранат. Вступая в воздушные и танковые тараны. Вызывая огонь на себя и закрывая собственным телом гитлеровские огневые точки. Конечно, в определенных случаях, особенно в трудные первые годы войны, когда не хватало ни боеприпасов, ни техники, ни толковых командиров, частенько только такая смертельная жертвенность бойца могла спасти ситуацию. Но в переломном 1944-м или победном 1945-м, когда у нас хватало и снарядов, и артиллерии, и опытных офицеров, зачем надо было пропагандировать самоубийство как некое стахановское движение? Ведь для подавления дзота хватит нескольких снарядов. Для защиты танков от неизбежного уничтожения достаточно командирского умения своевременно внести изменения в тактику и организацию боя. Однако для сталинских методов войны такие «тонкости» были не характерны. Массовый героизм рядового и офицерского состава не столько умело использовали, сколько нещадно эксплуатировали. А мысль, что у патриота должны быть какие-то иные возможности для подавления огневой точки, кроме как упасть на амбразуру, так и не овладела высшими армейскими умами по существу до сих пор.