В Тью-Магне преступник, Томас Салмон, был слугой в доме акушерки; его подговорила, переодела и позвала с собой невестка акушерки, Елизавета Флетчер. Томас, как нам сообщают, был «молод» – но насколько молод, мы так и не узнали. Большинству слуг было от четырнадцати до двадцати шести лет, так что, возможно, он был подростком. Судя по всему, Томаса довольно хорошо замаскировали под женщину, потому что распознали его далеко не сразу. В своих показаниях в суде акушерка сказала, что, лишь узнав одежду, принадлежавшую своей невестке, она пригляделась внимательнее. Родильные комнаты обычно были довольно темными и тусклыми, потому что считалось, что зрение роженицы и младенца ослаблено и им требуется тепло и темнота, чтобы восстановиться от тяжелого процесса родов; тем не менее Салмона, судя по всему, довольно тщательно наряжали в женское убранство. Томас носил одежду несколько часов, но в родовой комнате пробыл совсем недолго. Согласно показаниям невестки, они «собирались просто повеселиться»; сам Томас заявил, что просто хотел побывать на вечеринке. Суд, судя по всему, согласился, что это была шутка, пусть и очень безвкусная, и Томас отделался лишь публичным покаянием.

Были и другие, пожалуй, не такие странные случаи дурачества с переодеванием, которые иногда тоже доходили до суда: люди заходили слишком далеко, посягая на священное пространство или время или задевая чувства уязвимых групп. Есть сообщения и о проститутках, переодевавшихся в мужскую одежду, чтобы соблазнить клиентов чем-нибудь экзотическим. И, конечно, нельзя забывать о всевозможных публичных действах – от постановок «Короля Лира» в театре до танцев-моррис, где мужчины, одетые в женское платье, были обычным делом. Моралисты наперебой спешили в печать, чтобы осудить все эти ужасы. «Женская одежда, надетая на мужчину, сильно изменяет его, заставляя думать по-женски», – заявлял академик и священник Джон Рейнольдс. Томас Бирд считал, что мужчины, одевающиеся подобным образом, становятся «похотливыми и женственными», а сатирик Стивен Госсон не скрывал своего неодобрения, написав следующие строки: «Демонстрировать нам одежду, принадлежащую другому полу, – это обман и фальсификация, противоречащие словам Божьим». Люди возражали против «неправильной одежды» по весьма разнообразным, хотя и связанным между собой причинам: одеваться в одежду не своего пола прямо запрещено; это слишком возбуждает; это пробуждает запретные сексуальные чувства; это лишает мужчину мужества, силы и энергии; это жульничество и обман; наконец, это переворачивает естественный порядок общества. Но, с другой стороны, переодевания оставались неотъемлемой частью традиционных розыгрышей и увеселений, в частности майских игрищ.

Мэри Фрит, «Ревущая девушка», описывается как одетая в дублет и брюки, но, если внимательнее прислушаться к праведным речам самопровозглашенных стражей морали, то окажется, что не обязательно надевать столько «чужой» одежды, чтобы навлечь на себя их гнев. Иногда достаточно просто сменить шляпу. Именно шляпы особенно раздражали короля Якова, когда он призвал священников читать проповеди против женского трансвестизма. «Широкополые шляпы, остроконечные дублеты, коротко стриженные волосы, стилеты и кинжалы на поясах и прочие подобные безделушки» – вот что его беспокоило в первую очередь, причем все эти предметы обычно носились вместе с длинными юбками. Больше всего королю не нравилось не собственно переодевание, а «мужественная» интерпретация женской одежды.

Мужественная женщина и женственный мужчина. Женщина носит башмаки со шпорами и кинжал в добавление к мужской шляпе, коротко остриженным волосам и юбке; «женственность» мужчины проявляется в том, что он выставляет себя глупцом, играя в детские игрушки (волан и ракетку)

В 1570-х годах, когда появились первые тексты о «насмешке над Божьими законами», комментаторов в основном возмущало использование пуговиц. Женская одежда до того времени держалась в основном на шнурках (реже – на крючках), а чтобы скреплять слои ткани и отдельные предметы одежды, применялось множество булавок. Пуговицы пришивали только к мужской одежде. Они стали модными аксессуарами – по сути, мужским эквивалентом украшений. Были пуговицы, красиво обшитые шелковыми нитями, пуговицы с кисточками, пуговицы ярких и контрастных цветов, самых разнообразных размеров и форм, пуговицы золотые, серебряные и даже украшенные драгоценными камнями. Богатые модники обшивали пуговицами передние части дублетов и манжеты. Меня лично не удивляет, что некоторые женщины (в том числе и королева Елизавета) решили перенять эту моду. Пуговицы обычно пришивали к дублетам, так что вскоре появилась женская версия этой одежды.

Женские дублеты были облегающими, с высокими воротниками, так что впереди оставалось немало места для пуговиц. Рукава к ним делали в разных стилях: в 1570-х они были обтягивающими, но в 1580-х стали большими и пухлыми выше локтя, затем суживаясь к запястью, которое украшалось (пусть и не всегда) дополнительными пуговицами. Мужские и женские дублеты той эпохи были похожи: высокий воротник, талия и, конечно же, пуговицы; и те и другие шились по индивидуальному заказу, их конструкция тщательно просчитывалась, но все-таки совершенно одинаковыми они не были – хотя бы потому, что форма туловища у мужчин и женщин различалась. Рукава тоже были разными, равно как и вышитые узоры, которые делились на «мужские» и «женские». Определенные пересечения были, но все же мужской и женский дублеты заметно отличались друг от друга.

В 1590-х годах среди горожанок популярность стали набирать мужские шляпы. Опять-таки они скорее были «вдохновлены» мужскими моделями, а не полностью их копировали, а носились они в сочетании с более женственным льняным чепцом. Поначалу женщины носили миниатюрные «мужские» фетровые шляпы, закрепленные на чепцах набекрень – сразу узнаваемая веселая, даже в чем-то дерзкая манера. Позже шляпы, как и у мужчин, стали увеличиваться в размерах, и их носили уже прямо, так что они почти полностью скрывали надетый под ними чепец – по крайней мере спереди.

Короткие или обстриженные волосы, упоминавшиеся в «списке мерзостей» короля Якова, тоже не всегда были тем, чем казались. На многих картинах 1615–1620 годов изображаются завитые волосы длиной чуть выше плеч. Но если присмотреться, можно заметить, что во многих случаях мы видим лишь переднюю часть волос, а все остальные, намного более длинные волосы, аккуратно собраны в пучок на затылке.

Когда Вильям Гаррисон жалуется, что «моих умений уже не хватает, чтобы отличить мужчину от женщины», я сразу вспоминаю, какое ворчание стояло в моей молодости, пришедшейся на шестидесятые и семидесятые – тогда тоже многие говорили, что им трудно различить два пола. Тогда меня это искренне удивляло, потому что внешностью невозможно было кого-либо обмануть – различия между полами были очевидны. Обтягивающие брюки и штаны скорее подчеркивали, а не скрывали фигуры, особенно мужские. Мужчины и женщины носили длинные волосы по-разному, да и выбор цветов и узоров был разным даже на рубашках и свитерах схожего покроя. В общем, жалобы явно были натянутыми. Больше того, я не понимала, почему это вообще должно быть важно. Тем не менее возмущения звучали снова и снова. Что-то похожее явно происходило и в конце XVI – начале XVII века. Молодежь и модники бросали вызов устоявшимся образам «приемлемой одежды» и меняли их. Одну группу людей это очень расстраивало, а все остальные веселились – и, может быть, даже специально действовали им на нервы.