— Ирландка, — настаивала я. — По крайней мере оба моих родителя — ирландцы. Наша фамилия — Салливан.

— A-а, точно, это настоящая ирландская фамилия, — признал он. — А меня зовут Гас. Друзья же сокращенно называют меня Огастас.

Очаровательно. И с каждой минутой все очаровательнее и очаровательнее.

— Очень приятно познакомиться, Люси Салливан, — сказал он и пожал мне руку.

— И мне очень приятно познакомиться с тобой, Гас.

— Нет, пожалуйста, называй меня просто Огастас, — запротестовал он, не отпуская мою руку. — Просто Огастас, я настаиваю.

— Если ты не против, то я предпочла бы называть тебя Гас. Выговаривать каждый раз «Огастас» слишком сложно.

— Ну, если ты хочешь соблюсти все формальности, то так и быть, зови меня Гас.

— Спасибо.

— Это свидетельствует о твоем хорошем воспитании.

— Ты так думаешь?

— Да! У тебя прекрасные манеры, ты ведешь себя деликатно и вежливо. Полагаю, ты играешь на пианино?

— Э-э… нет. — Я не понимала, что вызвало такую внезапную смену темы. Мне страшно хотелось сделать ему приятное и сказать, что да, я играю на пианино. Но в то же время я боялась говорить откровенную неправду — вдруг он захочет, чтобы мы прямо здесь и сейчас сыграли дуэтом.

— А на скрипке?

— Э-э, нет.

— А на свистульке?

— Нет.

— В таком случае — на аккордеоне?

— Нет, — сказала я, желая, чтобы он перестал расспрашивать меня о моих отношениях с музыкальными инструментами.

— Судя по твоим запястьям, ты вряд ли играешь на боране[15]. Но больше инструментов не осталось, значит, ты играешь на боране.

— Нет, и на боране я не умею играть.

О чем он вообще говорит?

— Что ж, Люси Салливан, ты меня загнала в тупик. Так скажи же мне, какой твой инструмент?

— Какой инструмент?

— Тот, на котором ты играешь.

— Но я не играю ни на каком инструменте.

— Что? Ну, раз ты не музыкант, то тогда ты, должно быть, поэт.

— Нет, — коротко бросила я и начала думать о возможных путях отступления. Все это было слишком странно, даже для меня, а я очень терпима к странностям.

Но Гас, словно прочитав мои мысли, положил ладонь мне на руку и неожиданно повел себя гораздо нормальнее.

— Извини, Люси Салливан, — смиренно сказал он. — Прости меня. Я напугал тебя, да?

— Немного, — призналась я.

— Прости меня, — повторил он.

— Ничего страшного, — улыбнулась я облегченно. В принципе я не имела ничего против необычных, слегка эксцентричных людей — только если их необычность и эксцентричность не переходила в психические отклонения.

— Дело в том, что сегодня я принял большую дозу наркотика класса «А», — продолжал Гас, — и сейчас немного не в себе.

— Понятно, — выдавила я, не зная, что думать. Значит, он принимает наркотики? Как мне следовало отнестись к этому? Я решила, что в общем и целом я не слишком возражала, главное, чтобы он не вводил героин внутривенно, так как у нас в квартире и так не хватало чайных ложек.

— Какие наркотики ты принимаешь? — закинула я пробный камешек, стараясь, чтобы в моем вопросе не прозвучало осуждения.

— А какие у тебя есть? — засмеялся он. Потом он внезапно посерьезнел: — Я снова пугаю тебя, да?

— Ну-у-у, как тебе сказать…

— Не волнуйся, Люси Салливан. Я только изредка балуюсь мягкими галлюциногенами, ничего большего. И очень маленькими дозами. И очень редко. Почти никогда. Но вот к пинтам я неравнодушен. И вот ими-то я периодически злоупотребляю.

— А, ну это ничего, — успокоилась я. К пьющим мужчинам я относилась нормально.

Однако меня волновая следующий вопрос: если сейчас Гас находился под воздействием наркотика, значило ли это, что обычно он не выдумывал истории и не дурачился, а был таким же скучным, как все? Я отчаянно надеялась, что это не так. Будет невыносимо обидно, если этот великолепный, очаровательный, необычный молодой человек растает вместе с последними следами наркотика в его крови.

— А обычно ты себя так же ведешь? — осторожно спросила я. — В смысле, выдумываешь разные истории, розыгрыши и все такое? Или это из-за наркотиков?

Он посмотрел на меня из-под темных блестящих локонов. Почему мои волосы не блестят так, как у него, думала я. Интересно, каким кондиционером он пользуется.

— Это очень важный вопрос, так ведь, Люси Салливан? — спросил он. — И от ответа на него многое зависит.

— Угу, — пробормотала я.

— Но я должен быть честен с тобой, строго произнес он. — Я не могу просто сказать то, что тебе хочется услышать.

Не знаю, была ли я согласна с этим утверждением. В нашем непредсказуемом и не всегда добром мире услышать то, что тебе хочется, было бы приятной неожиданностью.

— Угу, — вздохнула я.

— Тебе не понравится то, что я тебе сейчас скажу, но поступить так — мой моральный долг.

— Угу, — грустно сказала я.

— У меня нет другого выбора. — Он нежно прикоснулся к моему лицу.

— Я знаю.

— О! — внезапно выкрикнул он и театрально раскинул руки, чем привлек недоуменные взгляды остальных присутствующих в кухне. — Признаюсь же тебе, Люси Салливан: без наркотиков я еще хуже! Вот, я сказал. Ты теперь, наверное, захочешь повернуться и уйти?

— Вообще-то нет.

— Но разве ты не считаешь меня лунатиком и шутом гороховым?

— Считаю.

— Ага, понятно! Тебя привлекают именно лунатики и шуты гороховые, так, Люси Салливан?

Я никогда не задавала себе такого вопроса, но теперь, когда он упомянул об этом…

— Да, — призналась я.

Он взял меня за руку и повел через холл. «Куда он ведет меня?» — гадала я возбужденно. Мы прошли мимо Дэниела, и он вопросительно поднял брови, а потом предостерегающе погрозил мне пальцем. Я проигнорировала его. Посмотрел бы сначала на себя.

— Садись сюда, Люси Салливан. — Гас указал на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж. — Здесь мы сможем спокойно поговорить.

Мне это показалось маловероятным, поскольку на лестнице движение было плотнее, чем в центральном Лондоне в час пик. Я точно не знала, что именно происходило на втором этаже, но полагала, что то же, что и всегда: употребление наркотиков, секс с бойфрендом лучшей подруги на пальто лучшей подруги и тому подобные вещи.