нет ни конца, ни края, казалось, они длятся уже целую вечность. А потом… её шеи коснулось раскалённое железо. Кожа зашипела, вспузырилась и истлела под напором раскалённого металла — Нинель завизжала так, что оглушила сама себя. Крик рвался из её груди, а ножи резали лицо, руки, грудь, живот — изодранное платье давно опало к её ногам, обнажая на показ толпе израненное тело.

Она кричала и кричала, кричала и кричала, до тех пор, пока голос не иссяк. Беззвучно распахивая рот, рыдая, умоляя прекратить, она извивалась, пытаясь вырваться, и лишь сильнее ранила запястья. Каждая новая порция боли, что так щедро дарили ей эти ужасные люди, убивала что-то внутри. До тех пор, пока ничего, кроме этой боли не осталось. Ни одной мысли. Ни одного чувства. Ни одного воспоминания. Только пустота, заполненная бесконечной болью.

Со лба по лицу стекала кровь, заливаясь в глаза. Мир окрасился красным. Минутное затишье не вернуло Нинель рассудка. Боль терзала тело, многочисленные раны кровоточили, и ни единой мысли, кроме желания, чтобы всё это наконец прекратилось. Всё, что она слышала сейчас — это собственный, застывший в жилах ужас, да запах крови, кислым металлом наполняющий рот. Еле приоткрыв глаза, Нинель подняла измученный взор на тёмное, бездушное небо.

«Я поняла… Я всё поняла, Матушка… Пожалуйста… Пожалуйста, хватит…»

Взмолившись о прекращении этих чудовищных мук, она отказалась от всего, что ей когда-либо было дорого.

И в эту самую секунду. Нить оборвалась.

Тихий звон заполнил её уши. Страшное ощущение утраты, словно из тела вынули душу, пронзило с ужасающей силой. Нинель завыла, бессильно уронив голову на грудь, а под ногами начало разгораться пламя.

Огонь облизал ей стопы. Он жёг, драл, кусал, поднимаясь всё выше. Образ Мирея в её голове подёрнулся пеленой и начал истаивать. Черты его лица растворялись. Сначала нос, потом губы. Уши, скулы, глаза. Волосы. Мирей превратился в слабый, полупрозрачный силуэт, исчезая из её воспоминаний.

Боль достигла своего апогея. Оказалось, гореть заживо — ни с чем несравнимая пытка. Мир накренился и поплыл. Ликующие звуки толпы отступили и заглохли.

Тьма подкралась к Нинель, распахивая свои гостеприимные объятия. Приобняв за плечи, тьма пообещала избавить её от боли, если она согласится пойти с ней.

И Нинель согласилась. Закрыла глаза и провалилась в небытие.

Глава 13. Клетка

Мирей сидел на каменной лежанке, забравшись на неё с ногами и обхватив руками голову.

Из Нинель вытащили силы. Её суть, её душу. Надругались самым отвратительным образом над её божественным светом. И кто? Собственная мать!

Тихий свистящий выдох, больше похожий на шипение. Едкая, клубами закручивающаяся в груди ненависть — острая, сильная, пробуждающая всё самое тёмное, что было в его душе. Она затапливала холодную камеру, наполняла её до отказа. Размазывалась по стенам, стекала и ввинчивалась обратно в мозг. До дрожи в пальцах и чернеющих кругов перед глазами.

Убью.

Он рванулся, метясь туда, где Нинель. Разорвать в клочья барьеры, выгрызть их зубами, схватить и унести, спрятать, укрыть. Безжалостная реальность вмазала его в потолок, обрушив на бездушный камень. Найти лазейку, уменьшиться до мельчайшей частички — и прочь.

Снова попытка. И снова. И снова.

Эта была сто тринадцатой. В великолепно построенном барьере не было изъянов. Ни одного крошечного проёма. Идеально плотный со всех сторон, будто литой, без единого шва.

В другое время Мирей обязательно восхитился бы столь утончённым искусством. Но всё, что он мог сейчас — глухо яриться и стискивать кулаки до онемения и глубоких кровавых отметин.

Нинель не слышала его. Даже эту возможность хоть как-то отдалённо помочь, успокоить, у них отобрали. Всё отобрали, до последней капли.

Достав из-за пазухи инкрустированный кристаллами ножик, Мирей влил в него свою силу, придав изначальную форму. Подошёл к выходу, примерился к щели между дверью и стеной, туда, где стоял тяжёлый засов, и со всей силы ударил. Мощный поток энергии шибанул по рукам — меч вылетел, едва не снеся ему голову, а самого Мирея опять отнесло к стене, впечатав спиной. С коротким «Кха!» из лёгких вылетел воздух, а изо рта — кровь.

Ноги отказали — он осел у стены, с трудом переводя дух. К чёрным кругам добавились белые, что поплыли ненавистными спиралями, кружа скудную обстановку камеры в карусели. Что этот ублюдок с ним сделал, что он так слаб?

Кровь, его собственная кровь, разбрызганная повсюду, наполняла камеру неприятным металлическим запахом. А у тварей внутри туман… Даже эти создания больше боги, чем он. Жалкое тело, больше похожее на человеческое, ни в какую не хотело восстанавливаться. Силы тратились, а на их место приходила лишь пустота.

Он знал — ему не выбраться отсюда. Главная сила Мирея была в его уме, и ум, успев как следует проанализировать барьер, выдал однозначный вердикт: все попытки тщетны.

Это было пятьдесят один рывок назад.

Он не даст Аркону так просто отпраздновать свою победу. Стиснув зубы, Мирей заставил себя подняться. Поднял меч, обратил его обратно в нож. Уменьшившись в размерах, металл уплотнился, став самым твёрдым веществом на планете. Веществом, что пронзит сердце Аркона, когда он явится за ним на казнь.

Коснувшись правого рукава рубахи, Мирей создал в нём небольшой карман, используя оторванную от кармана потайного ткань. И спрятал нож. Одно мимолётное касание безымянным пальцем, и ткань расползётся в стороны — нож вылетит ему в ладонь, готовый свершить свою месть.

На том конце что-то поменялось. Мирей замер, весь обратившись в слух. Замешательство Нинель и снова страх. Непонимание, неверие.

Она переместилась.

Нинель была в Сото Лала, на главной площади, неподалёку от статуи ненавистной богини. Что за… Почему она там?

Хладный ужас охватил её в один миг, а вместе с ней и его. Мирей замер, опираясь на стену. Дыхание сбилось, судорожные, рваные выдохи заполнили тишину камеры. Ожидание чего-то жуткого зависло в воздухе, подрагивая, нагнетая, натягивая нервы.

А потом. Нинель закричала.

Его кинуло вперёд, грудью на грубо сколоченные доски. Он молотил по ним кулаками, кричал, вопил, умолял. Врубался в них всем телом, пытаясь вынести эту треклятую дверь.

Нинель, его милая, добрая Нинель, там, на площади, изнывала от страданий. Её нежное тело, лишённое божественной защиты, подвергалось немыслимым истязаниям. От её мысленных криков, её боли, мучений и ужаса рассудок трещал, готовый разметаться осколками по камере, пока он с остервенением колотил по дереву, сбивая кулаки, ломая кости. Пока он раз за разом пытался вырваться отсюда и устремиться к ней — единственной, любимой, родной. Невинной девчонке,