* * *

Сумерки длились недолго, и темнота навалилась быстро, сразу прикрыв тропу. Надо было устраиваться на ночлег. Развела костер, поставила на огонь котелок с чаем, тяжелым ножом нарубила лапника, чтоб удобнее было сидеть, и наконец-то, привалившись спиной к дереву, блаженно вытянула гудящие от намотанных километров ноги. Берцы, подсыхая, начали парить. Налив чая и согревая о толстые бока горячей кружки ладони, на несколько минут почувствовала себя почти счастливой. Но как только пришло осознание этого простого человеческого чувства, тут же догнали и приземлили воспоминания о командировке и о парнях.

Клим был старше меня лет на десять. Большой, здоровый, крепкий, чем-то неуловимо напоминающий медведя. Всегда спокойный, уравновешенный, он не любил пустословить. С какой-то деревенской основательностью проверял и подгонял перед каждым выездом снаряжение и экипировку. У него всегда было образцово вычищено оружие, полный порядок как в шкафчике, так и в голове. Он был надежен и мудр. К его мнению прислушивался даже начальник отделения. Помню, когда только пришла в отряд, сразу попала на соревнования снайперских пар. Тогда он подошел и сказал, чтобы держалась рядом и не отставала. Тогда за сутки мы преодолели с ним в двойке около пятидесяти километров и первые вышли к точке отстрела. По возвращении, не смущаясь моего присутствия, он доложил командиру, что толк будет, тем самым благословив на службу и став своего рода наставником. К Климу я могла обращаться с любым вопросом, зная, что он всегда подскажет и научит.

И отдельное воспоминание, всегда вызывающее улыбку, — задержание нескольких бандитов, когда один, уже в наручниках, от ненависти и обиды со всей дури боднул меня в лицо головой. Перед глазами вспыхнул яркий оранжевый взрыв, и по брови заструилась теплая липкая кровь. В следующую секунду Клим с утробным рыком ринулся на бандита, и тот, глядя на него, попятился, упал и, в ужасе сжавшись, занюнил. А Клим в два движения поднял и зашвырнул его в грузовой отсек «Газели». Тогда я впервые и единожды увидела Клима в бешенстве и была счастлива, что эта машина с побелевшими от ярости глазами несется не на меня. Уже на базе он обработал рассеченную бровь и стянул края раны пластырем, а затем дал мне легкий подзатыльник, который добавил гула в моей бедной голове, за то, что позволила себя ударить. Тогда Кинг заступился за меня, и Клим каким-то молниеносным движением дал и ему подзатыльник за то, что не подстраховал, раз уж весь из себя защитник. Развернулся и вышел из кубрика, а мы смотрели на захлопнувшуюся дверь и абсолютно одинаковым движением потирали затылки. После той истории мы как-то незаметно сдружились с Костькой Кингом, который всего на год был старше меня и больше всего на свете любил блюзы, свой огромный «Урал» и экстремальные развлечения, способствующие выработке адреналина. К этим развлечениям постепенно пристрастил и меня, научив гонять на сноуборде, снегоходе, мотоцикле, прыгать с парашютом и заниматься скалолазанием. И вот сейчас они были мертвы. Дома остались жены и дети, раздавленные навалившейся бедой и плохо понимающие, как жить дальше. А я не знала, как дальше служить, не чувствуя рядом их надежного товарищеского плеча.

* * *

Сухая полевая трава горит, затягивая все кругом густым жирным дымом. Через него уже не видно солнца, оно лишь обозначается блеклым, тусклым небесным бельмом, и в какой-то момент я понимаю, что это и не солнце вовсе. Кругом ночь. Темно. Трава горит, не давая света, пощелкивая, как смолянистые дрова в печке. Оглядываюсь и вижу, что стою одна в поле, среди нагромождения искореженной техники. Танки, самоходки, бээмпэшки, бэтээры, грузовики — чего здесь только нет! Они темными разодранными силуэтами тесно жмутся друг к другу в попытке согреться. Потому что здесь чертовски холодно. С мрачного, затянутого дымом неба, кружа, падают огромные хлопья пепла, но, прикасаясь к броне, превращаются в снег. И вот уже все изуродованное железо покрыто посверкивающей изморозью, которая не вяжется с обожженным цветом пожарищ. Я иду вдоль нестройных рядов мертвой исковерканной техники. Нутром чувствуя, как она безглазыми пулевыми и осколочными пробоинами провожает меня, безмолвно наблюдая и разглядывая. Это кладбище убитой военной техники. И я знаю, куда я иду. Здесь находится «Урал» Кинга. Мне надо во что бы то ни стало его найти. Но навстречу мне выходит маленькая алтайская девочка в легком летнем сарафанчике и, указывая в сторону рукой, говорит:

— Там. За полем. Далеко. Сегодня не дойдешь.

Я поворачиваюсь туда, куда она показывает, и вижу силуэт человека, уходящего в лес. Я узнаю его — это Клим!

— Стой! — кричу я и пытаюсь догнать. Но сгоревшая земля рассыпается под ногами, я вязну, не в силах сделать ни шага. Отчаянно рвусь вслед за другом, но только оступаюсь и падаю.

И в момент падения вздрагиваю и просыпаюсь. Лицо мокрое от слез. Какое-то время прихожу в себя. Мне холодно и невыносимо плохо в предрассветном стылом тумане. Заставляю себя встать. Подкидываю в затухающий огонь лапника. Пламя весело, с гулом вспыхивает, разгоняя промозглый мрак. Сажусь поближе, чтоб согреться, отгоняя от себя морок сна, пытаясь унять оголенную душевную боль потери, одиночества и страшного осознания — ничего изменить нельзя.

* * *

Узкая, прихотливо петляющая среди деревьев и огромных камней тропа долго вела меня в горы, к самой границе скальника. Бесконечная череда ложбин и довольно крутых подъемов. Тревожный ночной сон-забытье не дал отдыха, и дорога дается мне с трудом. Быстрое осеннее солнце готовилось снова нырнуть за горизонт, когда я наконец добралась до места. Лесистая крутизна внезапно закончилась пологим спуском, скальным обрывчиком, речушкой в два шага с перекинутым через нее железным мостком — красным от сурика и ржавчины, и сразу за поляной — отель. Сруб из светлого дерева в несколько этажей прислонился к отвесной скале и тянулся вверх вместе с ней. Нарядные ставни и крыльцо украшала затейливая резьба. Красиво, но до глубины души поразило и восхитило нечто иное. Вопреки всем канонам, бревенчатое сооружение совершенно непонятным образом закручивалось вокруг вертикальной оси в немыслимую спираль. Безвестный мастер, будто в насмешку над архитекторами, нарушил все существующие правила и традиции. Кто этот гениальный зодчий? Как он смог прикрепить эту гигантскую избу в несколько этажей к отвесной скале, при этом закрутив венцы, как новогодний серпантин? Место действительно какое-то необыкновенное. В немом восхищении я стояла и молчала, не в силах отвести взгляд или пошевелиться — не знаю, как насчет разломов и сил, но с каждой минутой во мне крепло ощущение, что я увидела новое чудо света. Тем временем дверь открылась, и на крыльцо вышел рослый мужчина лет пятидесяти на вид. Статный, с немного суровым, но притягательным лицом, с короткой стрижкой густых седеющих волос, внимательным и проницательным взглядом теплых бархатных глаз. И эти удивительные глаза выдавали в нем приветливого и добродушного человека.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил он, рассматривая мой камуфляж.

— Наверное, да. Вы не знаете, сдаются ли здесь комнаты?

Он улыбнулся и кивнул:

— Проходите.

Внутри оказалось очень уютно. Небольшая стойка администратора из того же дерева, что и венцы. Все та же затейливая резьба. На стене за стойкой огромная голова лося. Вокруг множество растений в разнокалиберных горшках, фотографии, картины и деревянные безделушки. Сразу чувствовалось, что этот отель с интересной многолетней историей. Пока я ошарашенно разглядывала все это великолепие, мужчина, довольный произведенным эффектом, улыбался и молчал.