И вот когда Нина мерзла и вжимала шею в плечи, ветер задувал в капюшон, а неудачный шарф предательски не грел, она увидела, что Ринат идет вдоль детской площадки. Идет с маленькой собачкой, которой у него никогда не было. Нина захотела наброситься на него и задушить. Даже откусить кусок шеи, но у него же заразная кровь, фу, нет, кусать не будет. Просто задушит. Ринат повернулся в сторону Нины. И задумчиво посмотрел на площадку, как будто что‑то вспоминал. Мужчина, молодой, можно сказать, мальчик еще. Не Ринат.

– Алло.

– Да.

– Я тебя ненавижу.

– Я тоже ненавижу. Себя.

– Ты мерзкое чмо.

– Ты далеко?

– Нет. Ты скот, животное, тварь!

– Заезжай, разговор есть.

Нами часто движут подсознательные импульсы. Что мы знаем о себе? Что мы в принципе можем знать о себе? И что мы хотим скрыть от себя? Что хотела скрыть от себя Нина? До какой правды докопаться?

Нина заехала на следующий день. Ведь они живут неподалеку. Почему бы не заехать. Тем более время есть. Тем более такая ненависть. И пора уже все сказать в лицо. Говорят, после этого легчает. Со всей силой своей ненависти Нина нажала на звонок.

То, что она увидела, потрясло ее. Дверь ей открыл не Ринат, а какой‑то зеленый помятый тип. В квартире пахло куревом. Одежда, надетая много дней назад на этого типа, ни разу не снималась. У джинсов отвисли коленки и было несколько пятен. В отросшей бороде застряли крошки еды и капля майонеза. От Рината исходил крепкий запах перегара, алкоголя и сигарет.

Нина колебалась, входить или нет.

– Да заходи ты. Я не кусаюсь, – Ринат усмехнулся печально. – Не трону тебя. Все уехали. Я один тут хозяйничаю. Я даже трезв относительно.

Уютная, теплая квартира. Коврики, салфетки на мебели, вазы, картиночки, несколько детских рисунков в рамочках. Видно, что эту квартиру любили, ухаживали за ней, а потом спешно покинули. На диване горой лежали женские вещи. Несколько коробок стояло в углу. По дому летала пыль, ее было сильно заметно в лучах дневного света. На кухне особо злачно. Пепельница на столе переполнена. Стакан, заляпанный пальцами. И три пустых коробки с дошираком. На полу около раковины бутылки из-под разных крепких алкогольных напитков.

– Не обращай внимания, тут обычно чисто. Было. Раньше. – Опять этот смешок, новый, раньше так он не делал. – Хочешь чай? Кофе?

– Спасибо, не надо. – Нина брезгливо осмотрелась.

– Ненавидишь, говоришь, меня, – тихо сказал Ринат.

– Да, ненавижу, – так же тихо произнесла Нина. Но вся накачанная ненависть уже сдулась. Было опустошение, но ненависти не было.

– Хорошо, что ненавидишь – может быть, быстрее забудешь.

– Я бы хотела, чтобы тебя вообще никогда не было, – неуверенно произнесла Нина.

– Я тоже. Я хотел с тобой попрощаться.

Ринат посмотрел на гостью быстро и снова опустил голову. Он избегал смотреть ей в глаза.

– Сколько тебе осталось? Говорят же, что с этим можно долго жить.

– Можно, но я не буду.

– Ты пьешь лекарства?

– Бросил. Вот мое лекарство, – и Ринат взглядом указал на пустые бутылки.

Помолчали. Ринат закурил, допил что‑то из грязного стакана.

– Ты понимаешь, что испортил жизнь самым близким людям? Ты поднасрал своей семье, родителям, детям? Просто потому, что не мог удержать в штанах свой член, – у Нины была заготовлена речь ненависти, она ее повторяла по пути в машине. Тогда все звучало хлестко, а сейчас нужные слова улетучивались, подводила интонация – сухая, не соответствующая сказанным словам. Будто Нина читала чужой текст.

– Угу.

Нина глядела на опустившегося человека перед собой. И старалась ненавидеть его изо всех сил. Она искала самые обидные слова, чтобы ненависть крепла. Но сквозь стену из ненависти пробивалось что‑то другое. Что‑то гораздо более ужасное – сочувствие.

– Ты как мерзкий гадкий червь. Влез в яблоко, чтобы грызть его изнутри. Ты чудовище.

Про чудовище уже очень тихо получилось и совсем неубедительно.

– Хорошо, что ты пришла. Ты правду говоришь. Я чудовище. Мне тут не место. Помоги мне закончить все это. Ты же сильно меня ненавидишь?

– Ты про что?

– Я решился. Не сегодня, завтра. Будешь моим секундантом?

– У тебя еще и крыша съехала?

Но Ринат не слушал.

– Я думал, как лучше это сделать. Самое простое и не мучительное – вены. Но я ВИЧ-плюс, будет много крови. Это дополнительный риск. Потом я думал просто шагнуть с крыши. Чтобы наверняка. Как у эти синих китов в ВКонтакте. Но опять же кровь, ведь мало ли что. Да и соседи. Был вариант с таблетками, но ненадежно. А мне надо, чтобы было надежно. И по возможности чисто. Сейчас вода холодная. Скоро подморозит. Я возьму что-нибудь тяжелое с собой, – Ринат говорил спокойным, будничным тоном, будто дело уже решенное, – рот и нос заклею скотчем. И прыгну. Река еще не встала. Делать буду ночью, чтобы не было шума.

– Ну и тварь же ты.

– Ты мне помогаешь очень. Ты ненавидь меня сильнее, это придает мне сил… Сделать это.

– Да я тебя сейчас задушу.

– Хорошо бы, но ты не сможешь. И знаешь что, Нина, я ведь не хотел ничего этого. Не хотел с тобой, ну ты понимаешь, о чем я. Дружба – да, а секс – нет. Ты же сама на меня вешалась. Если бы ты не вешалась, для тебя все было бы по-другому. Да, со мной все покончено. Я пихал письку во всех подряд. Но в тебя не планировал. Вот честное слово. Так что этот СПИД в каком‑то смысле и твой выбор.

Нина подумала, что надо либо уходить, либо чем‑то тяжелым срочно огреть Рината. Она осмотрелась: бутылки, ковшик, нож. Все остальное недостаточно подходящее.

– Ненавижу тебя, сдох бы уже поскорее, – Нине было страшно и обидно. И страшно обидно. В словах Рината слышалось что‑то такое разрушительное, что снова роняло небо прямо на голову. Она стояла напротив Рината, опершись на стену. – Я не звала тебя к себе домой. Ты сам пришел.

– Да тебя так жалко было. Я пожалел тебя. Подумал, ты мучиться перестанешь.

– Пидарасина.

– Ты пела про все эти чувства. Настоящие. Как девочка. Вот я и дернулся. Но не хотел, изначально не хотел.

– Я думаю, что тебе действительно лучше сдохнуть. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше. Ты такая тварь, что о тебе даже никто и не вспомнит!

– Ты вспомнишь. Ты ведь запала на меня.

– Уже нет. Все кончено.

– Если один раз кончено, то не значит, что последний.

– Зачем ты все это говоришь?

– Не знаю. Позлить тебя.