Подобная счастливая связь сохраняет теперь мир между жителями долины Тайо-Гое и другой, лежащей во внутренности острова. Король последней Мау-Дей, т. е. глава воинов, коих имеет 1200, женат на дочери Катонове и по причине непрерывного мира пребывает почти всегда у своего тестя. Он был, выключая Мау-Гау и Бау-Тинг, прекраснейший мужчина, посещавший нас ежедневно. С воинами великого моря (Тди-Пи) продолжается всегда на сухом пути война до тех пор, пока короли не потребуют перемирия, что случается обыкновенно под предлогом празднования плясок или олимпийских игр сего дикого народа, которые, по их обычаю, отсрочены или до другого времени отложены быть никак не могут. Для приготовления к сим торжествам, в коих участвуют и неприятели, назначается определенное время. Доказательством того, что и сей грубый кровожаждущий народ не находит удовольствия в войне беспрестанной и желает иногда покоя, служит долговременное приготовление к сим торжествам, которые продолжаются только несколько дней.

В бытность нашу шесть месяцев уже протекло от последнего перемирия, но еще оставалось восемь до начала их празднеств, хотя все приготовление и состоит только в сделании нового места, на коем торжествуются пляски. По окончании оных каждый возвращается домой, и война возобновляется. В то самое мгновение, когда подадут знак перемирия, что делают они посредством кокосовой ветви, поставляемой на вершине горы, война прекращается. Один только случай ни в перемирие, ни в торжественные пляски, словом, ни в каких возможных соотношениях не терпит выключения. Ни гений мира, ни даже покоряющийся дух Етуа не в состоянии отвратить его действия, состоящего в следующем. Как скоро в какой-либо долине умрет жрец высокой степени, то в жертву ему должны принесены быть три человека. Оные не избираются из жителей той же долины, но похищаются насилием от соседей.

Вдруг, по смерти, посылаются несколько лодок для поисков. Если посланным удастся овладеть соседственной лодкой, не могущей им сопротивляться, и нужное число людей пленено будет, тогда насилие прекращается в то же мгновение, и море остается табу по-прежнему. В противном случае пристают они к берегу и около утесов и камней подстерегают соседственных островитян, выходящих часто поутру удить рыбу. Жертва, примиряющая дух верховногожреца с божеством, закалывается, но оную не пожирают, а вешают на дерево, где висит до тех пор, пока останутся одни кости. Если же в первые дни таковые несчастные изловлены не будут, то слух о сем распространится, и тогда война делается всеобщей. В бытность нашу в Тайо-Гоа, ежечасно ожидали подобного происшествия, потому что верховный жрец очень болен, и опасались, что смерть его неизбежна.

Нукагивцы имеют жрецов, следовательно, и веру. Но в чем должна состоять оная между сими дикими островитянами? Судя по грубой их нравственности, можно заключить, что и вера их такова же. Оная, конечно, не способствует к соделанию их лучшими. Вероятно, служит только прибежищем некоторым, находящим в ней безопасность жизни и многие другие выгоды. Проповедываемые жрецами нелепости[44], приводящие иногда к крайним жестокостям, подают им средство заставить прочих почитать их людьми святыми и необходимыми. Темное понятие нукагивцев силится, впрочем, представлять себе существо высшее, которое называют они Етуа, но сих Етуа признают они множество. Душа жреца, короля и всякого из его родственников есть у них Етуа. Всех европейцев почитают также существами высшими, т. е. Етуа. Понятие нукагивцев простирается не далее их видимого горизонта, а потому твердо уверены, что европейские корабли снисходят с облаков. С тех пор, как узнали они европейские корабли, удостоверились, что имеют истинное понятие о громе, думая, что оный происходит от пальбы сих кораблей, плавающих на облаках, и потому пушечной пальбы весьма боятся[45].

Единственное благо, доставляемое им религиею, есть табу. Никто, даже ни сам король не может табу нарушить, какая бы маловажность оным не охранялась. Одно изречение сего страшного слова табу вселяет в них некий священный ужас и благоговение, которое, хотя и не основано на рассуждении, но не менее спасительные следствия имеет. Всеобщее табу могут налагать только одни жрецы, на частное же имеет право каждый, что происходит следующим образом: если хочет кто охранить от похищения или разорения свой дом, насаждения, хлебное или кокосовое дерево, то объявляет, что душа его отца или короля или иного лица покоится в оной его собственности, которая и называется тем именем.

Никто не дерзает уже коснуться тогда сего предмета. Но если кто сделается столь дерзок, что изобличится в нарушении табу, такому дают название Кикино, и сии суть первые, которых съедают неприятели. По крайней мере, они тому верят. Духовные, уповательно, разумеют располагать сим обстоятельством так, что оное бывает действительно. Жрецы, король и принадлежащие к его семейству суть табу. Англичанин уверял меня, что лицо его есть также табу. Но, невзирая на то, он опасался, чтобы не сделаться в предстоящей войне пленником и не быть съедену. Думать надобно, что его почитали прежде так, как и всякого европейца, за Етуа, но семилетнее его между островитянами обращение, конечно, уничтожило мысль признавать его существом высшим.

Робертс не мог сообщить мне сведений о религии новых его соотечественников. Вероятно, что нукагивцы имеют об оной крайне темные понятия, или что он не старался узнать о сем основательно. Употребительные между сим народом при погребениях обряды состоят, по объявлению его, в следующем: по омытии умершего кладут тело его на покрытое куском новой ткани возвышение и покрывают оное такой же тканью. В следующий день делают родственники умершего пиршество, к которому приглашают друзей и знакомых. Присутствие жрецов необходимо, но женщины не имеют в том участия. На оном предлагают в пищу всех свиней покойного, кои при других случаях редко употребляются; сверх того, корень таро и плоды хлебного дерева.

Когда соберутся все гости, тогда отрезывают свиньям головы, приносимые в жертву богам их для испрошения через то умершему благополучного в другой свет переселения. Сию жертву принимают жрецы и съедают втайне, оставляя только маленький кусок, который скрывают под камнем. Друзья или ближайшие родственники покойника должны потом охранять тело его несколько месяцев и для предохранения от согнития натирать оное беспрестанно маслом кокосовых орехов, отчего делается наконец тело твердо, как камень. Через год после первого пиршества делают второе, не менее расточительное, дабы засвидетельствовать тем богам благодарность, что благоволили переселить покойного на тот свет счастливо. Сим оканчиваются пиршества. Тело покойника разламывают потом в куски и кладут в небольшой ящик, сделанный из хлебного дерева, наконец относят в морай[46], т. е. на кладбище, в которое никто из женского пола, под смертным наказанием, входить не может.