Словно затравленный зверек переводила девушка взгляд с одного мужского лица на другое, пытаясь уловить хоть малость сочувствия, но ее надежды пропадали вотще. Один из приведших ее, тот, кого называли Михасем, разрезал веревку, стягивающую запястья девушки за спиной, и сдернул с нее тулуп вместе с прочей теплой одежонкой, оставив лишь полотняную тонкую рубашку, которая, взмокнув от пота, прилипла к телу Ануш, обрисовав все изгибы ее стройного юного тела. Изголодавшиеся без баб, мужики встретили столь соблазнительное зрелище восторженными криками:

– Эк, ребяты, подвезло вам!..

– Славненькая басурманочка!..

– Поцелуй, красавица, перстенек подарю!..

– Глазищами-то вон как зыркает! Хоть тоща, да видать, горячая!...

– Спляши, черноглазенькая, потешь душеньку!..

Ануш, прижавшись к стене, широко раскрытыми от страха глазами смотрела, как надвигается на нее толпа мужиков, и каждый протягивает ей кольцо, ожерелье, браслет или богатую шелковую шаль, а один потрясал невесть откуда взявшимся бубном. Постепенно в душе ее зародилась надежда на спасение, девушка улыбнулась, превозмогая отвращение, игриво выгнула бровь, повязала бедра алой шалью и, выхватив из чьей-то протянутой руки бубен, подняла его над головой и звонко по нему ударила.

Казаки немного притихли. А девушка, ритмично встряхивая бубном, принялась соблазнительно покачивать бедрами, извиваться всем телом, делая маленькие шажки по кругу. Постепенно круг увеличивался, Ануш стала напевать высоким гортанным голосом, убыстряя темп танца, а мужики принялись бить в ладоши, подхватив выбранный ритм. Когда едисанка оказывалась лицом к кому-либо из них, каждый старался нацепить на девушку какое-нибудь украшение, так что в скорости она могла соперничать по количеству драгоценностей с любимой наложницей падишаха.

Распаленные мужики пожирали взглядами гибкое тело Ануш, а она выжидала время, чтобы улучить момент и схватить со стола огромный нож, что забыл там один из казаков. Словно утопающий за соломинку, ухватилась девушка за мысль, что, вооружившись, сможет вернуть себе свободу.

Ануш вновь изменила ритм танца, пытаясь раздвинуть сгрудившихся мужиков, чтобы скорее добраться до желанного ножа. Но тут в избу вошел Ефим и, не видя этого, девушка, совершая очередной соблазнительный пируэт, влетела в его объятья.

Целая буря чувств отразилась на лице Ануш, когда признала она в обнимавшем ее казаке Ефима. Отчаянье сменилось безудержной радостью и тотчас погасло, едва поняла она, что не узнает ее Ефим. А он, крепко держа девушку за плечи, слегка отодвинул ее от себе и окинул оценивающим взглядом. Была в этот миг как никогда хороша Ануш: черные волосы разметались, очи горели, бурно вздымалась грудь после танца. Удовлетворившись осмотром, Ефим с усмешкой обратился к казакам:

– А и повезло нам, ребятушки! Чистый яхонт несверленый попался! Где и сыскали такую пригожую! А тебя хоть покормили, девица? – обратился есаул к Ануш.

– Нннет, – запинаясь, ответила она.

– Эх, дубины, одичали совсем тут, обхождение навовсе забыли, – попенял Ефим мужикам. – Бабу-то кормить-поить надобно, чтоб любила слаще!

Он потащил девушку к столу, с которого смел прямо на пол остатки прошлого застолья и потребовал:

– Вина красавице! Да ествы какой ни на есть!

Ефим сел на широкую, грубо сколоченную лавку, и посадил рядом с собой Ануш. Перед ними скоро появились полные кубки, хлеб и мясо. Есаул одной рукой прижал к себе едисанку, а другой пододвинул к ней кубок:

– Пей! Обвыкайся с новым местом, да не бойся, не обидим, коли лаской своей подаришь!

На Ефимовы речи мужики, рассевшиеся вкруг стола, разразились дружным хохотом. А Ануш дрожащей рукой приняла кубок и, зажмурившись, выпила. Первый раз пила она вино, в голове ее сразу зашумело, мысли странно запрыгали. Девушка не понимала, что с ней творится: ей было все еще страшно, но рука Ефима, что обнимала ее, будила в теле едисанки сладкий трепет. Опьяневшей Ануш мнилось, что теперь Ефим не даст ее в обиду, защитит ото всех. Пусть не вспомнил он ее сразу, пусть! Видно судьба хотела, чтобы только сейчас он полюбил ее.

Не понимала она, что просто пользуется Ефим своим есаульским правом, первому насытиться женской нетронутой плотью.

Через недолгое время Ефим подхватил опьяневшую Ануш на руки и унес за дощатую перегородку, сопровождаемый скабрезными напутствиями казаков. Девушка, казалось, не слышала чужих слов, выпитое вино и горячие руки казака будили в ней сладостные надежды. Она прильнула к широкой груди Ефима и обвила тонкими руками его шею.

А хмельной есаул тоже не слишком обращал внимание на своих товарищей: упругое тело черноволосой красавицы-едисанки в его руках, что так доверчиво прижалась к нему, распаляло плоть и будило невесть откуда взявшиеся воспоминания. Мнилось Ефиму, что уже прикасались к нему эти тонкие руки, и что знает он вкус губ этой девушки...

Когда снял он одежду с покорной Ануш и принялся ласкать стройное тело с маленькими бутонами грудей, волшебное наваждение не рассеялось, словно касался он чего-то родного, но давно позабытого. А Ануш таяла в руках Ефима, плавилась, будто податливый воск, вставали перед ней в полный рост воспоминания о той давней ночи, когда лечила она беспамятного казака, отдавала ему свою девственность, пила его боль, накрепко привязываясь душой и телом...

Все настойчивей становились ласки Ефима, все более страстно отвечала на них едисанка; ее стоны мешались с его хриплым от страсти дыханием, губы девушки шептали имя любимого. А Ефиму мнилось, что ни одна женщина не будила в нем такой яростной страсти. Многих женщин брал удалой казак за свою бесшабашную жизнь, а любил только далекую, почти забытую уже персиянку. Да вот теперь тоненькая девушка, что неистовствовала в его объятьях, пробудив его сердце.

Наконец, не в силах более терпеть, казак вошел в трепещущее влажное лоно девушки, которая давно была готова принять желанного мужчину. Безумство страсти охватило обоих, и волна блаженства накрыла их с головой...

Но столь быстрый конец ни в коем разе не удовлетворил Ефима. Не разжимая объятий, он вновь начал плавное движение внутри тела Ануш, разжигая в ней новое пламя. И еще не раз в эту ночь поднимал казак красавицу к вершинам блаженства. Казалось, что не истощаются его силы, а лишь с каждым разом страсть его пылает все сильнее...

... Поутру проснувшийся Ефим оставил сладко спящую, утомленную бурной ночью девушку и вышел к остальным казакам. Они встретили есаула дружным гомоном:

– Что Ефим, хороша басурманка?

– Сладко ли спалось, батька?

– Нам-то оставил малость, не заездил девку-то до смерти?

– Мы уж жребий кинули, кому следом за тобой идти!..

Больно заныло сердце Ефима в ответ на подначки казаков. Есаул понимал, что сейчас нельзя ему оставить при себе едисанку, сам подал мысль притащить развеселую бабенку на общую потеху. Да и девушка с радостью пошла с ним, без слез и криков. Разве могли помыслить казаки, что это лишь ему, Ефиму, она хотела принадлежать. Думалось мужикам, что покладистая девка всех ублажит, отчего и не пустить есаула первым потешиться. Скажи им сейчас, что не получат они девку, ведь разорвут на части. Ежели Степан Тимофеевич утопил свою зазнобу на потребу верным казакам, то что уж говорить про него. Тогда-то баб вокруг полно было, а теперь его казаки почитай уж сорок дней тут сиднем сидят. Не хватит его есаульской власти, чтоб сберечь девчонку, сам пропадет и ее не спасет. Все едино мужикам она достанется.