Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шов — это прилично?
Не зря — это налево или направо?
Ты засыпаешь орлом или решкой?
Сон относится к подводному кодексу, а что ты можешь сказать о человеческой комедии?
Когда ты наклоняешься, мысли в голову не ударяют?
Вдыхаешь на самом деле или по праздникам?
Где у одеяла перед? Где зад? Где голова и ноги?
Почему мы приписываем вещам человеческое?
А сам с собой ты знаком?
Середина книги
В этой главе нет ни одного слова.
Двадцать пять лет
Она видела себя во сне уже двадцать пять лег, в течение которых спала очень быстро, так что ее тень не успевала следом и болталась позади, как собачонка. Она иногда дожидалась ее, чтобы покормить, но потом снова убегала вперед. Она знала, что все люди сделаны из глины, поэтому пахла землей, как все, и только любимому давала понюхать свой особый пупок. По ночам во сне он объяснял, зачем людям глаза. Его рот произносил: «засыпаешь все время в разные места, а просыпаешься в одно и то же» — но глаза говорили: «жизнь всё равно течет по одному руслу, даже если ее девять». Иногда она видела кошмарный сон о том, что разучилась летать. Когда просыпалась, то понимала, что никогда и не умела. Но во сне снова вспоминала, как всё на самом деле, и опять летала. Главным было — не смотреть прямо вниз. «То не игра, что взаправду пошла, — говорил ей любимый, и она не могла понята, кто он такой. — Не заспись до настоящего, не то…» (далее неразборчиво).
Ненастоящим оказывалось только небо. В каждом новом сие оно обманывало, оказываясь то картонной декорацией на пыльном каркасе, то натянутой на гвоздики тканью. За тканью было полутемное закулисье, скрещение досок и деревянные леса, как на строительной площадке, в них можно было заблудиться. Она ждала самое главное — когда оно начнется? Но горизонт был искусственным и висел как тряпка. На всякий случай она научилась становиться невидимой и, хотя для этого требовалось слишком много усилий, ходить сквозь стены и перекрытия. Она помнила, что надо смотреть не на стену, которую проходишь, а сразу за нее. Она многое забывала во сне из того, что знала днем, а кое-чего и днем не знала. Однажды Ефросинья встретила шамана в облике женщины с тремя грудями, который сказал ей: «Не будь опасен, а то от страха тебя съест кто-нибудь». Она удивилась, что к ней обращаются уважительно, как к мужчине, но вовремя догадалась, что шаман ей тоже снится. Тогда она заметила, что она — мальчик с удивленными сосками, одетый в семена растений и животных, и обратила внимание на воздух, который вдыхала: он оказался водой. Она взяла себе на память кусочек чужого секса и вывернула ботинки, чтобы утром вспомнить вечер. Кто-то сделал ход конем, и она перевернула маленькое здание цирка как песочные часы.
Отель
Коломбина
У нее было такое выражение лица, будто она голая. Выражение морд ее обуви тоже всегда было особенным: будто обувь что-то скрывала. Это подкупало всех, кроме женщин.
Тело было ей мало, внутри было слишком много всего. Ее любви хватило бы на несколько жизней. Сердце было большим, как у собаки, оно с трудом помещалось в маленькой девичьей грудной клетке. Порой казалось, что еще немного — и грудь начнет трескаться как скорлупа, и оттуда цыпленком вылупится настоящее чувство. Но она много лет ждала любви, а та не приходила. Она смотрела в никуда, ловя каждый шорох в неведомом, но забывала выключить чайник в своем вагончике и привязать себя страховкой, когда ходила по канату. Ее звали Бетти, и она работала под куполом цирка на огромной высоте.
Железный Самсон
Железный Самсон зарабатывал в цирке, перепиливая себя вдоль. Денег хватало только на обратное оживление. После представления он съедал на полкурицы больше. Его член не умещался в штаны, а глаза двигались отдельно друг от друга — один думал о сейчас, другой о никогда. Его взгляд был двойным — на тебя и мимо.
Он был из редких людей, которые голыми чувствуют себя так же свободно, как и одетыми. Его тело было сшито из веревок и шрамов. Он говорил о себе «он», но думал не это. Акробаты издевались над тем, что он использовал слова без разбора и произносил их как пишется. Они не знали, что говорить он учился по книжкам и что до шестнадцати лет с ним почти никто не разговаривал. Он был так необразован, что сам придумывал цитаты из классиков. Детство Самсон провел, лепя из пластилина множество солдатиков и ведя долгие вымышленные войны под скрип половиц. Еще он по несколько часов в день пытался сломать руками огромную ветку дерева во дворе, так и воспитал свою силу. Его единственным другом была черепаха по имени Хи, но она не слушалась команд и надолго пряталась за шкаф. Когда черепаха умерла от старости, он понял, что панцирь — это ее череп и что кроме головы у нее ничего не было. Тогда он перепилил себя в первый раз. Потом это стало его куском хлеба.
Он умел завязываться в узел и плевать огнем, ходил на пальцах одной руки и не боялся высоты. Единственное, чего он не умел — это объяснить женщине, чего он хочет. Однажды он попробовал поиграть на гитаре, но деревянные ребра лопнули от его медвежьих объятий. Музыки так и не получилось. Вот так же у него не получалось с женщинами. Им было больно от его прикосновений, они вскрикивали и вырывались. Поэтому он, могучий и жилистый, оставался девственником. Однажды он встретил в цирке Коломбину. Она шла усталая, спотыкаясь о свои следы, и тихо переживала о чем-то. Ее кожа просвечивала голубым, по волосам ползла гусеница, а на руке была ссадина от неудачного прыжка на канате. Старший администратор Павлин окликнул ее так громко, что у нее сразу поменялся цвет лица, она судорожно свернула за угол и разбила самсоново сердце. С тех пор он ни на минуту не переставал видеть ее образ перед собой. Коломбина даже не знала, что теперь все ночи Самсон проводит с ней. Что он выучил каждое ее сердцебиение и в своем много раз перепиленном теле хранит столько огня, что может согреть ее всю, вместе с вагончиком, цирком и лошадями. У нее были холодные руки и недосоленные слезы. Она мечтала о любви и не могла заснуть ночью. Он бессмысленно ходил — и это называлось медитацией. Его чувства истончились как паутина, он начал слышать толщину кожи своей мысленной женщины и длину ее шага. Он узнал ее и страхи, мечты и маленькие тайны, он сам наполовину стал ею. Теперь ему больше не нужно было уметь правильно выговаривать слова.