Наш план был установить отношения с местными хасидами и договориться, чтобы они скупали для нас камни. В первый же день я выяснил, что в Джорджтауне нет синагоги.

И нет евреев. Люди вокруг говорили на странном языке, который вроде бы был английским и не был. Поначалу я ничего не мог понять: их речь была похожа на песню, душистую, тягучую и долгую, как тропический день. Я был чужим, в чужом месте, среди чужих.

Кассовский посмотрел на Илью. Илья ждал.

Он решил ничего не спрашивать: пусть всё расскажет сам.

— Понимаете, — улыбнулся Кассовский, — на самом деле я был не из Нью-Йорка, самого большого города в мире, где живут люди отовсюду. Я был из Боро-Парк и до семнадцати лет ни разу не бывал на Манхэттене. Ни разу. Никогда. Всю жизнь я провёл среди одних и тех же людей, говорящих на одном и том же языке. И об одном и том же. Среди людей, которые одинаково выглядели, одинаково ели и одинаково думали. Всю жизнь я жил в гетто, где наибольшим различием было, хасид ты или ортодоксальный еврей, и следуешь ли ты Раби Шломо из Бельцов или Раби Менахему из Винницы. И оттуда я попал в тропики, где ничто не было похоже на Бруклин. И мне нужно было вернуться домой с бриллиантами.

Я обдумал новый план. Я пошёл в большой ювелирный магазин на Риджент Стрит, недалеко от Стаброек Маркет, и спросил, где они берут бриллианты. Магазином владел старый индиец из Калькутты. Всеми ювелирными магазинами в Гайане владели индийцы, которые или там родились, или приехали из Индии. Индийцы не хотели мне ничего рассказывать. Я обошёл все магазины, но везде говорили одно и то же: камни привозят покнокерс, добытчики. У каждого был свой поставщик, и никто не хотел делиться информацией. Они были правы: я мог предложить более высокие цены и подорвать их бизнес. Я был опасностью. Но сам я это ещё не понимал.

Было ясно другое: чтобы купить камни до того, как они уйдут в индийские магазины, нужно ехать в джунгли и найти там покнокерс. Это я и решил сделать. Я знал, что алмазы в Гайане добывают вдоль рек, самые крупные встречались в районе Массива Рораима, вдоль границы с Венесуэлой. И я решил ехать.

Удивительно, но Илья знал про Рораима: в детстве он читал «Затерянный мир» Конан Дойла, где в предисловии было написано, что подобные изолированные плато встречаются только в Гайане, в районе Массива Рораима. Динозавров там не было, хотя, допускали авторы предисловия, там могут водиться странные животные и расти странные растения. Эволюция в этих местах остановилась миллионы лет назад, и с тех пор жизнь текла изолированно, как в Боро-Парк. Кроме затерянных плато, где росли растения, что не росли нигде больше, и водились животные, которых нигде больше не было, там, в реках и ручьях, лежали цветные алмазы, за которыми и отправился хасидский юноша Оскар Кассовский. Он доехал-таки из Радзина Подласского до Массива Рораима.

Рамчаран, владелец магазина на Риджент Стрит, наконец согласился познакомить его со своим поставщиком. За услугу он попросил два процента от всех камней с первых трёх партий. Кассовский согласился и скоро на открытом грузовике поехал в маленький городок Бартика, чтобы оттуда отплыть в лодке на юг. Его вёз Ллойд, весёлый красный индеец из племени патамуна, который работал на Рамчарана. С ними ехал ещё один индеец: ему было по пути. Кассовский сидел под навесом грузовика в своём хасидском костюме и глядел на джунгли по сторонам. Он ждал бриллиантов и думал, как вернётся в Нью-Йорк. Он вспоминал про Хану, лишь когда ел.

Их маршрут был прост: доплыть по Мазаруни Ривер до большого речного порта Иссано и там скупить алмазы у покнокерс, которые приносят камни с юга, от Пакараима Маунтэн. Эта гора была частью Массива Рораима, и вокруг текли миллионы рек и речушек, в чьих красных водах таились голубые алмазы. Если камней будет мало, сказал Ллойд, они могут спуститься чуть ниже и устроить скупку в одном из торговых посёлков, куда покнокерс приходят за рисом и мукой.

Они закупили продукты и отправились вверх по реке. Они плыли по красной воде, день за днём, и ничего не менялось. Иногда — редко — им попадались индейские посёлки, где их никто не ждал. На третий день Кассовский снял пиджак. Ещё через день он снял рубашку и остался в таллескотне. В каждой кисти таллескотна было по одной синей нити, окрашенной специальной краской тхейлет. Краска была приготовлена из моллюска хилозон. Кассовский смотрел в мутную воду реки и думал, водятся ли там эти моллюски. У таллескотна был секретный карман, где он прятал зашитые туда деньги.

Иногда, по утрам, он не сразу мог вспомнить, что он хасид.

Кассовский не понимал, почему они плывут так долго. У него была карта, и по ней выходило, что они уже давно должны быть на месте. На шестой день он спросил Ллойда, и тот ответил, что завтра днём они будут в Иссано. Последние два дня они плыли по маленьким речкам и в двух местах должны были переносить лодку через пороги. Так быстрее, сказал Ллойд. Short-cut.

В тот вечер они остановились на ночлег у пустынного берега; впрочем, посёлков они не видели давно. Обычно Кассовский и Ллойд спали в лодке, а другой индеец, которому было по пути, спал на берегу. У него был гамак, и он спал в гамаке. Кассовский никогда не спал в гамаке. Он вообще никогда не видел гамаки до этой поездки: в Боро-Парк никто не спал в гамаках.

Они легли как всегда, лишь зашло солнце. Кассовский обдумывал цены, по которым он начнёт скупать камни в Иссано. Он надеялся управиться за неделю и вернуться в Джорджтаун. У него уже третий день была дизентерия, и он старался ничего не есть. Он думал, что дизентерия послана ему как наказание за то, что он не соблюдает кашрут. Он хотел помолиться, но было лень. Он решил, что снова начнёт молиться в Иссано. И заснул.

Он проснулся, потому что его куда-то несли. Сначала он думал, ему это снится, но потом Кассовский открыл глаза и осознал, что его несут с лодки на берег. Его несли Ллойд и другой индеец. Они положили Кассовского на землю. Вокруг была ночь.

— Куда мы? — спросил Кассовский.

Ллойд улыбнулся и ударил его коротким деревянным веслом по голове. Второго удара Кассовский не помнил. Внутри ночи наступила ещё одна ночь.

Он лежал на земле до утра, проваливаясь в счастливые сны, где вокруг был Радзин и родители, живые, словно никогда не было Лагеря № з. Других детей, его братьев и сестры, во снах не существовало; он был один, один ребёнок в семье. Он играл во дворе их дома на Коштенице, и их толстая кошка вдруг начала визгливо кричать, как никогда не кричат кошки. Так кричат только бабуины, и они кричали вокруг, возвращая его из неслучившегося детства в гайанские джунгли, потому что уже наступал свет, и утро, и надо жить.

— Когда я очнулся, было почти темно, — продолжал Кассовский. Алоизия принесла два серебряных кофейника со свежим горячим кофе и поставила их на стол. — Лодки не было. Мой пиджак, под которым я спал, тоже пропал. Сумку с вещами они забрали. Я ощупал голову; руки покрылись липким — кровь ещё сочилась, хотя уже и не кровь, а сукровица. Но кипа была на месте.

Кассовский улыбнулся Илье.

— Знаете, — сказал он, — было совершенно не больно. До этого меня никогда не били по голове, меня вообще никогда не били, но было совершенно не больно. Больно стало потом, когда я встал и попытался идти.