— Но вы могли ведь по крайней мере спросить, как я кэтому отнесусь, или хоть предупредить заранее.

Я ведь не грудной младенец, не имеющий права голоса, я тожездесь живу! Пустить в дом совершенно постороннего человека! А если он насзарежет ночью или ограбит?! А если он будет водить сюда уличных женщин илипьянствовать?! Тогда что?

— Тогда мы попросим его съехать. Успокойся, Зоя, онпроизводит впечатление человека порядочного.

К тому же он очень застенчив. По профессии — школьныйучитель, в прошлом году был тяжело ранен под Верденом.

— Мне нет до этого никакого дела. Эта квартира слишкоммала, чтобы делить ее с посторонним мужчиной, а я зарабатываю в театредостаточно… И зачем, зачем вам это понадобилось? — Зое казалось, будтонезнакомец отнимает у нее последнее достояние — ее дом, и больше всего ейхотелось разреветься с досады. Жилец был последней каплей. — Не могу, немогу поверить, что вы и вправду решились на это!

Но у Евгении Петровны другого выхода не было, Зое же онаничего не сказала заранее, ибо предвидела такую реакцию. Зоино негодование лишьподтвердило ее правоту.

— Пойми, Зоя, у нас нет вариантов. Может быть, современем подвернется что-либо более подходящее…

Но не сейчас.

— Я теперь не смогу даже чаю утром выпить, неодеваясь! — На глазах Зои выступили слезы.

— Постыдилась бы, Зоя! Вспомни лучше, как живут вТобольске твои кузины! Тебе еще грех жаловаться!

Брала бы пример с Маши.

Эти слова возымели действие: Зоя, почувствовав себявиноватой, бессильно опустилась на стул.

— Извините меня, бабушка… Но все это было такнеожиданно… — Она улыбнулась. — Наверно, я его до смерти перепугала.Подняла такой крик, что он скорей-скорей улизнул в комнату и заперся.

— Прекрасный молодой человек, благовоспитанный, милый.Утром не забудь извиниться за свою несдержанность.

Зоя, размышляя над тем, до какого края они дошли, ничего неответила. Как все уныло! И все одно к одному: даже Клейтону, кажется, нетбольше до нее никакого дела… Обещал при первой же возможности приехать в Париж,а его все нет да нет…

На следующий день она написала ему, но о квартиранте поканичего сообщать не стала, решив сначала понять, что это за человек.

Его звали Антуан Валье, и, когда утром они с Зоейвстретились, он был так сконфужен, что, пытаясь уступить ей в коридоре дорогу,перевернул лампу, чуть не разбил вазу и сам едва не свалился, споткнувшись.

Зоя заметила, какие у него печальные глаза, и уже готовабыла пожалеть его, но досада все же оказалась сильней: этот человек вторгся всвятая святых — в ее дом, который она не желала ни с кем делить.

— Доброе утро, мадемуазель. Не хотите ли кофе? —робко спросил он.

В кухне витал приятный аромат, но Зоя, покачав головой, сухоответила:

— Нет, благодарю вас, я пью чай.

— Извините. — Взглянув на нее с испуганнымвосхищением, он поспешно вышел из кухни, а потом отправился в свой коллеж.Однако когда Зоя вернулась с репетиции, он уже был дома и сидел в гостиной застолом, проверяя тетрадки.

— Ну вот, теперь мне даже письмо негде написать, —сердито сказала она, входя к себе.

— Но это же не на весь вечер, — примирительнымтоном отозвалась бабушка, но видно было, что и ей неуютно в этом добровольномзаточении.

А Зое теперь некуда было спрятаться, чтобы побыть одной,чтобы собраться с мыслями или, напротив, отогнать тяжкие думы. Все это былоневыносимо, и она уже раскаивалась, что не уехала с труппой на гастроли. Но вэту минуту, обернувшись, она увидела в глазах Евгении Петровны слезы и,охваченная острым чувством вины, разрывавшим ей сердце, опустилась передбабушкой на колени.

— Извините меня . Сама не знаю, что со мной такое…Нервы разгулялись. Наверно, очень устала…

Но Евгения Петровна отлично понимала, что все дело вКлейтоне. Как она предполагала, так все и вышло: он уехал на фронт, а внучкепридется привыкать жить без него. Хорошо еще, что он оказался порядочнымчеловеком и не натворил бед… Она не спрашивала Зою, дает ли он о себе знать,ибо надеялась, что их пути никогда больше не пересекутся.

Зоя ушла на кухню и стала готовить обед. Антуан время отвремени поднимал голову, явно привлеченный вкусными запахами. Было бы оченьнеучтиво не предложить ему присоединиться к их скромной трапезе.

— Что вы преподаете? — с вежливым безразличиемспросила она за столом.

Руки у жильца сильно дрожали, и сам он казался каким-тозапуганным, нервным: видно было, что ущерб, нанесенный войной, неограничивается только покалеченной ногой.

— Историю, мадемуазель. А вы балерина, как я понял?

— Да, — сухо ответила Зоя, не собираясьраспространяться о театре, в котором теперь служила: не в пример дягилевскойтруппе им гордиться не приходилось.

— Я очень люблю балет. Может быть, мне как-нибудьудастся увидеть вас на сцене?..

Зоя знала, что должна ответить какой-нибудь любезностью, ноне нашла в себе силы сказать: «Да, мне будет очень приятно» или что-нибудь втом же духе.

Вовсе ей не будет приятно!

— Комната очень славная, — сказал жилец как бы впространство, но графиня благосклонно улыбнулась:

— Мы рады, что вы у нас поселились.

— И все очень вкусно…

— Спасибо, — не поднимая глаз, отозвалась Зоя.

Эти ни к чему не обязывающие комплименты раздражали ее и ещесильнее настраивали против Антуана.

Он, хромая, сновал по кухне, пытаясь помочь ей убрать состола, а потом прошел в гостиную и развел огонь в камине, что вызвало у Зоиновый всплеск досады. Дров было мало; она подошла и стала греть руки надпламенем — в квартире было холодно.

— А я однажды был в Санкт-Петербурге, — робко, неотрываясь от своих тетрадок, сообщил жилец, боясь взглянуть на этуочаровательную, но такую неприветливую девушку. — Очень красивый город.

Зоя в ответ только кивнула и повернулась к нему спиной,глядя на языки пламени и едва сдерживая слезы. Антуан смотрел на нее: он былженат когда-то, но жена от него ушла к его же другу, а ребенок их умер отвоспаления легких. Зоя не собиралась выслушивать его исповеди — для нее он былчеловеком, чудом избегшим мясорубки войны, страшных опасностей.

Но даром ему это не прошло: вместо того чтобы закалить егодух, испытания сломили его. Она обернулась и взглянула на него, в который ужраз недоумевая, почему бабушка оказала предпочтение этому человеку.

Должно быть, и в самом деле положение у них отчаянное, иначеЕвгения Петровна не пошла бы на такую меру.