Кроме Белого Крыла, он называл еще несколько индейских имен. Был один команчи, видимо, его друг, и он защищал его перед «стариком» так пылко, что Кортни вдруг вспомнила:

Чандос ведь так и не сказал ей, есть ли в нем индейская кровь.

Раньше она никогда серьезно не задумывалась над этим, но это было возможно! А тот странный язык, на котором он иногда разговаривал, вполне мог быть индейским диалектом.

Удивительно, но это совсем не встревожило ее. Индеец или нет — какая разница? Он просто Чандос.

Когда начало рассветать, Кортни уже сомневалась в том, что Чандос поправится. Она так вымоталась за ночь, что просто не знала, чем еще ему помочь. Его рана выглядела так же ужасно, как и вечером, опухоль почти не уменьшилась. Горячка продолжалась, а боль, казалось, усилилась. Однако метания и стоны становились все слабее, словно он терял последние силы.

— О Боже, он сломал ей руки, чтобы она не могла сопротивляться… Проклятый ублюдок… только ребенок. Господи, они все мертвы. — Он перешел на шепот:

— Порви связь… Кошачьи Глазки.

Кортни села, уставившись на него. Он в первый раз назвал ее имя.

— Чандос?

— Не могу забыть… не моя женщина. Его затрудненное дыхание больше всего напугало Кортни. Она встряхнула его, но он не пришел в себя, и Кортни разрыдалась:

— Чандос, пожалуйста…

— Чертова девственница… плохо. Кортни не желала слушать, что он о ней говорит, но то, что он уже сказал, было очень обидно, и она излила свою обиду в гневе:

— Очнись, черт возьми! Тогда ты услышишь, что я тебе скажу! Я тебя ненавижу и скажу тебе об этом, как только ты очнешься! Ты злой, бессердечный, и я вообще не понимаю, зачем потратила всю ночь, пытаясь спасти тебя! Очнись же!

Кортни заколотила его по спине, затем, потрясенная, отпрянула. Она била беспомощного человека, человека без сознания!

— О Господи, Чандос, прости! — Она заплакала, гладя ему спину в тех местах, по которым только что молотила кулаками. — Пожалуйста, не умирай! Я больше не буду на тебя злиться, как бы ты ни заслуживал этого. И… и если ты поправишься, обещаю, что больше никогда не захочу тебя.

— Врешь!

Кортни вздрогнула от неожиданности. Глаза его по-прежнему были закрыты.

— Ты отвратителен! — бросила она, вставая. Чандос медленно повернулся на бок и поднял на нее глаза.

— Почему? — тихо спросил он.

— Почему? Ты знаешь почему! — воскликнула Кортни и вдруг невпопад добавила:

— И я вовсе не чертова девственница. Во всяком случае, теперь. Разве нет?

— А разве я так назвал тебя?

— Минут пять назад.

— Ч-черт! Я говорил во сне?

— И очень много, — сказала она с язвительной усмешкой и, отвернувшись, пошла прочь.

— Не надо принимать всерьез то, что говорит мужчина во сне. Кошачьи Глазки, — сказал он ей вслед. — И вот что еще: я уже не считаю тебя чертовой девственницей.

— Иди к черту! — не останавливаясь, крикнула она.

Но Кортни ушла недалеко, застыв как вкопанная перед дохлой змеей. На земле рядом с ней лежал кожаный кисет на шнурке, а она могла поклясться, что вчера вечером его здесь не было.

Холодок пробежал у нее по спине. Она украдкой огляделась, но вокруг было столько деревьев и кустов, что за ними мог прятаться кто угодно.

Кортни уставилась на кисет, боясь притронуться к нему. Это был прекрасно сработанный кисет из оленьей кожи размером в два ее кулака, и, судя по очертаниям, в нем что-то лежало.

Если кто-то подходил ночью к их привалу, пока Кортни ухаживала за больным Чандосом, почему же она никого не видела? Почему не ощутила присутствия постороннего? И почему этот человек не заявил о себе? Мог ли кто-то случайно обронить здесь этот кисет? Даже если и так, незнакомец должен был увидеть костер и показаться… если только хотел, чтобы его заметили.

Страх охватывал Кортни при мысли о том, что кто-то был здесь ночью и, вероятно, видел ее, тогда как она и не подозревала об этом. Но кто это был? И зачем оставил кисет?

Кортни осторожно подняла его, взявшись за шнурок, и, держа на вытянутой руке, понесла к привалу. Чандос по-прежнему лежал на боку, и она подумала, что, хоть он и очнулся, ему, должно быть, все так же плохо. Господи, и как же у нее повернулся язык наговорить кучу обидных вещей слабому и больному! Что за вожжа попала ей под хвост?

— Не похоже, чтобы он кусался.

— Кто? — спросила Кортни, медленно подходя к нему.

— Кисет. Ты так далеко его держишь от себя, — сказал он. — Но мне кажется, это напрасная предосторожность.

— Вот. — Кортни бросила кисет перед ним. — Я решила не открывать сама. Он лежал рядом с убитой змеей.

— Не говори мне про эту чертову гадину! — гневно сказал он. — С каким удовольствием я убил бы ее еще раз!

— Да уж, воображаю, — отозвалась она и потупила глаза. — Прости меня, Чандос, я наговорила вчера лишнего. Даже не знаю, что на меня нашло.

— Забудь, — рассеянно бросил Чандос, открывая кисет. — Благослови его Господь! — воскликнул он, извлекая на свет увядшее растение с корнями.

— Что это?

— Змеиная травка. Если бы она была у меня ночью! Но лучше поздно, чем никогда.

— Змеиная травка? — недоверчиво переспросила Кортни.

— Надо отжать ее, добавить в сок немного соли и приложить к ранке. Это одно из лучших средств при укусе змеи. Приготовишь?

Кортни взяла у него змеиную травку.

— Ты знаешь, кто это оставил, да?

— Да.

— Кто же?

Чандос долго, внимательно смотрел на нее, и Кортни уже думала, что он не ответит. Наконец он сказал:

— Один мой друг. Ее глаза округлились:

— Почему же твой друг не вышел ко мне и не дал это растение? Он мог бы и сам рассказать мне, что с ним делать.

Чандос вздохнул:

— Он не мог рассказать тебе сам. Он не говорит по-английски. И если бы он вышел к тебе, ты, вероятно, убежала бы от него.

— Он индеец? — спросила она, заведомо зная ответ, ибо почему-то не сомневалась, что их таинственный ночной гость был индейцем. — Прыгающий Волк — я угадала?

Чандос нахмурился:

— Я что, и правда много наболтал?

— Ты разговаривал с самыми разными людьми. Ты что, всегда разговариваешь во сне?

— Откуда я знаю, черт возьми?

Кортни, обидевшись на резкость его тона, отвернулась. Приготовив сок из змеиной травки, она подошла к Чандосу:

— Повернись на живот, пожалуйста.

— Нет. Дай сюда!