Маленькие гуси,

Мы веселились.

Дороги, по которым мы ходили,

Полностью пройдены.

Ничего не скажешь, веселенькая сказка. И мораль на самом верху плавает: старому человеку и умирать не обидно. Я пролистала с десяток страниц. Нашла еще одну любопытную сказочку:

...

Человек с Ляпина и человек с Сосьвы

Человек с Ляпина да человек с Сосьвы пошли однажды в лес. Пошли и заблудились. В лесу встретились.

– Послушай, – один говорит, – ты дорогу к себе домой знаешь?

– Нет, не знаю. А ты?

– И я не знаю.

Сказка была длинная, но заканчивалась не по-мансийски хорошо: теперь они живут и счастливы.

В общем, я перелопатила всю книжку до самого конца, но так и не нашла никаких мифологических подсказок. Засыпала, думая:

Дорога, по которой мы шли,

До середины не пройдена.

Дорога, по которой мы шли,

До середины не пройдена.

Вадик позвонил наутро и сказал, что записал для меня повторение гонки и может привезти в любое время. Я поблагодарила его, хотя мне хотелось сказать: приезжай просто так. Но я этого не сказала.

И он промолчал, сунул через порог кассету и ушел, что-то буркнув.

– Мне очень пригодились сказки! – крикнула я ему вслед, но мой крик совпал с грохотом лифта, который увез Вадика в какую-то другую жизнь.

Недели на две я ушла в свою книгу. Между главами только спала и кормила кота, сама питалась картошкой и лапшой. Осознала себя на девяносто второй странице. Подключила телефон и тут же получила первый за всё это время звонок.

– Как продвигается? – спросила Света.

Я сказала, что девяносто две страницы можно прочитать хоть сейчас. Но лучше всё сразу и позднее.

– Значит, прочитаю позднее, – сказала Света. – Кстати, с наступающим тебя!

Я посмотрела на календарь, и мне стало худо, как будто отведала «Вискаса». 31 декабря. В окнах напротив светятся гирлянды и елки. У меня же тихо и темно, как в гробнице какого-нибудь фараона.

– Спасибо, Света, тебя тоже с праздником.

– Как отмечаешь?

– Еще не решила.

– Хочешь, приходи ко мне. У меня будет несколько друзей – всё очень пристойно и скучно.

– Нет, я лучше дома. Мне кота не с кем оставить.

Я надеялась, что мне еще будет с кем встречать Новый год.

* * *

Сметая пыль, покрывшую ковром всю мою квартиру, я беседовала с повеселевшим Шумахером. Ему явно понравилось, что хозяйка наконец-то отошла от компьютера и занялась делом.

В холодильнике, как говорит моя соседка Надежда Георгиевна, мышь повесилась. Я уныло осмотрела пустые дребезжащие полочки и захлопнула дверцу. Мой первый голодный и пустой Новый год. Утешает только то, что каким-нибудь клошарам сейчас еще хуже…

Я попыталась представить себя на месте клошара – завернутую в рваное одеяло, сидящую на картоне под старинным мостом. Представила с легкостью, надо сказать. И тут в дверь позвонили.

Шумахер бежал впереди, гордо нес пушистый хвост. В глазке отразилась Надежда Георгиевна.

Не Вадик…

– Ты жива еще, моя старушка? – спросила она, и я еле удержалась, чтобы не напомнить, кто именно из нас старушка. – Что же это – неделями носу не кажешь? Вон какая бледная, ровно гусеница. Я тебе пирожков принесла да карамелек – угощайся.

Мне стало стыдно за свои мысли. Впрочем, как только я закончила благодарить Надежду Георгиевну и набрала воды в чайник, старушка немедленно села мне на уши. Я поняла, что сейчас полностью отработаю все эти пирожки с карамельками.

– Ирка звонила из Серова. Поздравляла, спрашивала, куда ты задевалась. Я сказала, что ты опять пишешь.

Пришлось скромно улыбнуться.

– Так вот, у ней всё уже точно с этим жильцом решилось – он въедет в квартиру сразу после Крещения.

Далее Надежда Георгиевна очень долго и подробно рассказывала мне о своей жизни с «дедом» – так она называла своего мужа Антипа Петровича, я слушала ее невнимательно, правда, измученная память всё равно фиксировала образы, щедро раскиданные в ее речи: бегаю, как кот в дыму (это она перед праздником), худая, будто спица бесформенная (опять про меня), и так далее, и еще дальше.

Шумахер лежал на табурете между нами и хмурился.

Я была счастлива, что Надежда Георгиевна уходит.

В тарелке с пирожками остался только жирный след, а смятые карамельные фантики с налипшими осколками конфет перекочевали в помойное ведро.

На часах светилось 23:11. И я была совершенно одна. Не считая Шумахера, конечно.

Снова зазвонил телефон, я схватила трубку и услышала уже пьяный голос московского издателя.

– Я обзваниваю всех, – гордо сказал он. – И для тебя не будет исключений.

Мы с ним довольно мило поговорили – он сказал, что я могу писать про танки или первого паровозостроителя. Ему интересно всё, что выходит из-под моего пера.

Потом трубку выхватила жена издателя и, немилосердно акая, поздравила так цветисто, что мне даже в нос шибанул букетный запах.

Потом позвонили родители, брат, несколько старинных друзей и полузабытых родственников.

И ни одного Вадика.

Ровно в двенадцать я налила себе стакан воды из-под крана и выпила его, давясь обидой и холодом.

Совсем в другом году позвонили в дверь. Я побежала открывать, увидела елку в игрушках и Вадика в подпитии.

– Откуда дровишки?

Вместо ответа Вадик аккуратно положил елку на пол и обнял меня. Стеклянные шарики звенели под лапками Шумахера, а я приняла такое же положение, что и елка, но в своей спальне, и не одна.

Вот так мы вошли в последний год тысячелетия – лежа, занятые делом и телом.

– На какой ты странице? – спросил Вадик вечером 1 января, и я ответила: – На девяносто восьмой.

«При дневном освещении и солнечной погоде…» Взгляд выхватил эти слова – хотелось их читать и перечитывать, а остальные – забыть, не смотреть, не видеть, не вспоминать.

И всё же придется, как ни фокусируйся на невинном начале.

...

При дневном освещении и солнечной погоде в помещении морга центральной больницы управления п/ящик № Н-240 произведено исследование трупа гражданки Колмогоровой Зинаиды Алексеевны 22-х лет для определения причины смерти и ответов на вопросы, указанные в постановлении.