«Падение ангелов» Мастера Бертрама из цикла сцен Творения, созданных для алтаря (1379 г.) представляет тот же сюжет. Здесь каждый из падших ангелов – словно искажённый в кривом зеркале образ Бога. У низвергаемых ангелов и Люцифера коричневая кожа, как у обезьян: они и понимались как обезьяны, трикстеры, эйдолоны, карикатурные симулякры первичного божественного эталона.

Рис. 96. Зерцало историческое. Винсент из Бове. Vincent of Beauvais, Speculum historiale, 1463 г. Paris. Bibliothèque nationale de France. Frangais 50, fol. 14.

Важно отметить, что на картинах Босха восставшие ангелы падают не в ад, а на землю. С одной стороны, вдохновением для художника служили теологические трактаты Средневековья, с другой – важнейший источник, ставший основой для изображения битвы на небе праведных ангелов против ангелов восставших, – Апокалипсис (12:7–9). Творение и Апокалипсис зарифмованы, и, как Бог низверг восставшего дьявола в начале бытия, так Архангел Михаил и его силы вступят в сражение против сатаны в облике дракона в Конце времён: «древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную». Этот конфликт подробно демонстрируется на гравюре Альбрехта Дюрера в его Апокалипсисе (1498 г.), изображающей крупномасштабное сражение в небесах. А Герард Давид создал триптих, где в центре изображён Архангел Михаил, побеждающий зверя, в то время как в правом верхнем углу центральной композиции представлен Бог-отец и основное сражение ангелов и демонов.

Рис. 97. Отделение тьмы от света в акте творения отождествляется с падением восставших ангелов. «Падение Ангелов», Мастер Бертрам, деталь из Грабовского алтаря, Кунстхалле. Германия, Гамбург.

Принято считать и изображать Архангела Михаила повергающим Люцифера и демонов в ад, а также изгоняющим Адама и Еву из рая. Архангел Михаил с наступлением Конца света становится главным небесным воином. Он выступает в качестве центрального ратника и судьи на апокалиптическом процессе. Этот грозный страж небес – Архангел Михаил – станет кумиром и образцом для Ивана IV (Грозного) в XVI веке.

С точки зрения средневековой традиции на уровне текста письменного и визуального, зло приходит в мир с восстанием ангелов на самых ранних этапах бытия. В босхианских изображениях рая присутствует немало примет зла, помимо самого первородного греха: так мерзкими насекомыми представлены падшие ангелы, летящие на землю, к образу которых восходят и ползучие твари внизу райских композиций. Комары и блохи – одна из язв египетских, в Средневековье связывали подобных насекомых (так же, как жаб и лягушек) с падшими ангелами, превратившимися на земле в различных гадких и вредоносных тварей. Считалось, что Бог создал вшей, блох и прочих кровопийц специально для наказания тела Адама и его потомков.

Рис. 98. Герард Давид, святой Михаил (1505–1510 гг). Художественно – исторический музей. Австрия, Вена.

Вернемся к триптиху «Воз сена». Центральная его часть предоставляет изобилие визуальных образов нидерландского фольклора и демонстрирует, как активна и фатальна роль греха в человеческом мире. Стог сена – это символический образ тщеты и суеты, тлена и праха, пустоты и ничто.

В августе 1563 года по улицам Антверпена прошла необычная процессия, представляющая собой аллегорически-моралистический спектакль. Одним из центральных образов шествия была повозка, нагруженная сеном, за которой влеклись люди всех мастей (ростовщики, банкиры, торговцы, военные и т. д.), искушаемые сеном – метафорой богатства.

Рис. 99. Бартоломеус де Момпер. Гравюра. Брюссель. Королевская библиотека Бельгии.

Гравюра 1559 года демонстрирует двадцать пять сцен различных пороков, свойственных человеческой природе, подписанных в стихотворной форме рядом со сценками: войны, убийства, тщеславие Икара, похоть, разбой и т. д. В центре же вновь фигурирует повозка сена, управляемая дьяволом, а на самом стоге сидит его «брат», соблазняющий и манящий людей охапками жухлой травы. Вверху слева выведено обобщающее моралите: духовные и светские лица всех рангов демонстрируют свои пороки, посему хорошо человеку избегать зла, в противном же случае – всё в сено обернётся. На эту же тему сохранился гобелен в Королевской коллегии Мадрида, и копия триптиха «Воз сена» во дворце короля Испании – Эскориале.

Возникновение аллегории воза сена – иносказательного обличения материальных земных благ и погони за ними, – относится не только к XVI веку, она встречалась и ранее. Также есть вероятность, что Босх мог создать оригинальный образ без опоры на иконографию, ведь наверняка ему доводилось видеть подобную процессию на улицах родного города. Однако поэтизация сена представляется и характерным библиизмом: «Не скрывай лица Твоего от меня; в день скорби моей приклони ко мне ухо Твое; в день, [когда] воззову [к Тебе], скоро услышь меня; ибо исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня; сердце мое поражено, и иссохло, как трава, так что я забываю есть хлеб мой; от голоса стенания моего кости мои прильнули к плоти моей», (Пс. 101:3–6), «Ты возвращаешь человека в тление и говоришь: «возвратитесь, сыны человеческие!». Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи. Ты как наводнением уносишь их; они – как сон, как трава, которая утром вырастает, утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает; ибо мы исчезаем от гнева Твоего и от ярости Твоей мы в смятении» (Пс. 89:4–6). В Ветхом Завете образ цветов и трав часто подан в лирическом ключе, как предвестник кончины и воздаяния: «Горе венку гордости пьяных Ефремлян, увядшему цветку красивого убранства его, который на вершине тучной долины сраженных вином! Вот, крепкий и сильный у Господа, как ливень с градом и губительный вихрь, как разлившееся наводнение бурных вод, с силою повергает его на землю. Ногами попирается венок гордости пьяных Ефремлян. И с увядшим цветком красивого убранства его, который на вершине тучной долины, делается то же, что бывает с созревшею прежде времени смоквою, которую, как скоро кто увидит, тотчас берет в руку и проглатывает ее» (Ис. 28:1–4). В книге Исаии (40:6–8) сказано: «Голос говорит: возвещай! И сказал: что мне возвещать? Всякая плоть – трава, и вся красота ее – как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа: так и народ – трава. Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно». В Новом Завете образ зарифмован с предчувствием скорого апокалипсиса, встречается яркая эсхатологическая метафора вялых и сохлых растений как символа тщеты, суеты и греха перед лицом деяний господних и Страшным судом: у Матфея (6:30), в первое послание к Коринфянам Павла (3:12), у Иакова (1:10–11), в первом послании Петра (1:24–25).