как начало стремительно расти давление и появилась противная, ватная слабость во всём теле. Мастер когда-то был успешным врачом, и разбирался в медицине и симптомах заболеваний.

– Товарищ Мастер? – спросил один из молодцев и добавил для уточнения, – писатель?

Испуганный и подавленный, тот, только, молча, кивнул. Даже не обратил внимания на обходительный тон говорившего и обращение «товарищ».

– Вам придётся проехать с нами. Собирайтесь сейчас же, с собой возьмите документы, – продолжал чекист. Видимо он был старшим, потому что второй только молчал и сопел.

Жены дома не оказалось, и Мастер трясущимися руками стал рыться в ящике стола, разыскивая паспорт, спешно натянул сильно поношенные штиблеты, еле попадая руками в рукава, облачился в старый пиджачок и пальтишко, нахлобучил на голову шляпу, криво – от волнения, и покорно проследовал за молодцами с военной выправкой и неподвижными лицами истуканов. Лихорадочно в мозгу пронеслось: его приятель – знаменитый и талантливый писатель, одесский еврей Ося Абель, вечно сующий свой длинный нос повсюду, рассказывал о том, как полушутливо, но настойчиво допытывался у подвыпившего прошлого наркома госбезопасности, как вести себя на допросе, если, вдруг «органы» тебя арестуют. «Всё отрицать!» – вполне серьёзно отвечал тогда всесильный нарком. Всё отрицать, отрицать, отрицать… Не спасло бывшего наркома это! Оказался он матёрым шпионом и тайным вредителем.

Во дворе ожидал блестевший чёрными лакированными бортами автомобиль, неизвестной Мастеру марки, но очень шикарный, явно иностранный. Перед Мастером почтительно распахнули заднюю дверь, и он неуклюже, от головокружения, пролез в роскошный салон. Машина поехала мощно, но мягко, сыто урча еле слышным мотором.

– Товарищи, позвольте узнать, куда вы меня везёте? – несмело пробормотал Мастер. И услышанный ответ показался ему издевательским:

– В Крепость!

Но они, миновав площадь, ныне переименованную в честь Первого чекиста и страшное, бездушно-холодное здание, расположенное на ней, быстро подкатили к воротам Главной башни, где часовой – младший лейтенант госбезопасности в новенькой гимнастёрке цвета хаки и синей фуражке, проверив у всех документы, вежливо козырнул и солидно произнёс:

– Проезжайте.

Дальше события разворачивались для Мастера так, будто бы он стал новым действующим лицом в своём собственном романе о проделках сатаны, или с ним случилось наваждение, вызванное приёмом морфия – избавителя от нестерпимых болей. Быстро прошептав что-то шинами по брусчатке, машина замерла возле одного из подъездов Дома правительства. Здесь часовой, поспешно выскочивший из своей полосатой будки, внимательно снова проверил документы, ловко вздёрнул ладонь к козырьку фуражки и проговорил отрывисто, словно пролаял:

– Прошу, товарищи!

Мастер наблюдал за происходящим, как бы со стороны. Всё казалось фантасмагорией: капитан госбезопасности в пропускном бюро каллиграфическим почерком оформлявший пропуск, лестница, покрытая толстой ковровой дорожкой, заглушавшей шаги, по которой они поднимались, длинный коридор с множеством дверей по разным сторонам; все снабжены блестящими табличками, обиты дорогой, торжественно и пряно пахнущей кожей. Было ясно: сама История государства творится здесь и сейчас, и беспрерывно. Возле одной из дверей, особенно шикарного вида, остановились.

– Надо обождать, – произнёс один из сопровождающих, осторожно приоткрыл правую створку двери, аккуратно снял с головы шляпу и проворно, как мышь, юркнул в образовавшуюся щель.

Потрясённый писатель вгляделся в табличку, и ему стало по-настоящему нехорошо от панического ужаса, охватившего всё потрёпанное жизнью, болезнью и невзгодами, его существо: «Народный комиссар государственной безопасности»…

3

Возвращаясь с рынка, домой и, досадуя на страшную дороговизну, Еся, жена Мастера вдруг на ходу замерла. Непонятное, но нехорошее предчувствие стремительно пронзило острой спицей сердце и неприятно отдалось в левой лопатке. «Что такое?» – спрашивала она себя в беспокойстве, и не могла дать отчёта своей тревоге, налетевшей вихрем и растущей… и это – неспроста.

Она перебирала в уме все возможные неприятности, которые могли бы приключиться с Мастером (с ней-то ничего, пока что, не происходило), отдаляя приход самой мысли и, в тоже время, осознавая: как не обманывай себя – а кроме его ареста ничего более страшного произойти не может. Она торопливо, вышагивая широко, насколько это возможно в длинной узкой юбке, двинулась к дому №3 в Большом Нащёкинском переулке, где располагался первый писательский кооператив, в котором они поселились после долгих скитаний по съёмным углам и смрадным, мрачным коммуналкам. Тогда произведения Мастера ещё печатали кое-где, а спектакль по его пьесе « Дни смятений», с одобрения самого Вождя, шёл в лучшем театре города. Директора и руководители ещё нескольких столичных театров одолевали просьбами дать им, что-либо новенького. Даже сам основатель Экспериментального театра – амбициозный, но с душевной пустотой, заносчивый Меер – и тот клянчил! Правда, через некоторое время, когда началась травля, одним из первых принялся оплёвывать Мастера в театральных изданиях. Мстил за отказ Мастера предоставить к постановке комедийную пьесу « Путешествие к грозному царю». Мастер тогда сострил, крайне неудачно для себя, как оказалось: «Понимаете ли, друг мой! Я воображаю, как в вашем многоуважаемом театре по сцене будут метаться голые бояре и стрельцы. А под ними потом обрушится помост… И это будет весьма трагично. А у меня комедия».

Во дворе дома дворник-татарин, с бритой головой, украшенной несколькими бугорками, точно лесная полянка кротовинами, с морщинистым испитым лицом, строго посмотрел на Есю замутненными, кровянистыми глазами, отвернулся и зашаркал растрёпанной метлой по совершенно чистому асфальту. Тут она всё поняла, но, ещё не желая признаться самой себе в том, что стряслась большая беда, на подгибавшихся в коленях ногах, как могла быстро взобралась на третий этаж, пляшущими руками, с трудом попадая, открыла замки на входной двери и…

Еся опустила корзинку со скудными покупками на пол, присела к письменному столу, обхватила голову руками и беззвучно зарыдала. Жизнь показалась оконченной. Бесславно, бесповоротно, страшно. Скоро придут и за ней – так всегда было… Вслед за мужем брали жену. Сквозь рыдания она с ледяным спокойствием подумала: надо приготовиться, собрать самое необходимое и тоскливо ожидать. Напрягая остатки душевных сил, вытирая слёзы, Еся распахнула дверцу одёжного шкафа и начала задумчиво перебирать свои вещи, прикидывая, какие из них в тюрьме могут быть нужнее всего. Во входную дверь осторожно постучали.

– Войдите, открыто! – с досадой воскликнула она.

Дверные петли тонко взвизгнули. На пороге стоял, деликатненько покашливая, сосед по площадке – Матвей Ааронович Голубчик, при старом режиме – пронырливый бульварный репортёр, обожавший писать о скабрезностях, публичных домах, скандалах. Теперь же – маститый литературный критик, совсем не любивший вспоминать о своём прошлом, творящий свои ядовитые статейки под псевдонимом Иван Самолётов, травивший пуще всех Мастера и Абеля – его последнего друга. Похожий на крупную жабу совершенным отсутствием шеи между головой и плечами, глазами навыкате и дутыми