Так, раз за разом, Георгий приводил ценных «языков» из подвала начальству, поражая его своими уникальными способностями.

Конечно, думал он, воевать нужно не только автоматом и штыком, но еще и мозгами. И неизвестно, что здесь нужнее.

Когда он привел последнего подпольного и сдал начальству, неожиданно возле землянки наткнулся на спасенного им фрица-танкиста.

— А, привет! — обрадовался Жорка. — Жив-здоров? Смотри, даже брюхо малость наел! Молодец! И ожогов почти не видно. Так, ерунда…

Немец тоже обрадовался встрече.

— Я скоро уезжай, — сказал он. — Меня тут обменяй…

— Это хорошо! — одобрил Леднев. — Домой поедешь, к детям.

— Георгий, — сказал немец, — я хочу сделать подарок… Пойдем… — И потянул Леднева за рукав.

Жорка насторожился:

— Ты куда меня тянешь? Что еще за подарок? Но немец бесхитростно улыбнулся:

— Ты не бояться… Пойдем…

Они отошли к самой крайней землянке, немец нырнул внутрь и быстро вернулся. В руке он держал что-то плотное, обернутое в грязную тряпицу.

— Подарок… — повторил фриц. — Ты не бояться… я от сердца…

Георгий нахмурился и взял. «Ладно, потом выкину», — подумал и тоже улыбнулся.

— Счастливо тебе! — весело махнул рукой. — Смотри, больше не попадайся! И в чужую страну никогда не суйся, отец четверых детей!

Немец послушно кивал.

У себя в землянке Жорка осторожно развернул тряпицу и ахнул. На него смотрело прекрасное лицо Богородицы…

Мамины страхи и сны были не напрасными — Ксения всегда легко переходила от одного увлечения к другому.

Она меняла свою жизнь с невероятной скоростью, делала зигзаги сногсшибательные. Она не должна была дожить до этого времени! Столько друзей схоронила, которые жили так же, как она. И если бы повернуть жизнь вспять, то ни за что не стала бы актрисой. Такой профессии нет… она искусственно придумана… это такой изыск дьявольский, такая фантастическая загогулина, и сколько людей на нее клюнуло… Актерская жизнь — это бред. Что такое вообще эта самая богема? Если исключить подлинных мастеров слова, кисти, сцены — ибо тогда они уже не называются богемой. Хотя, впрочем, и среди гениев тоже дегенераты попадаются. Но оставим это за скобками. Богема — сборище дегенератов. Извращенцев. Все черты налицо. А принципы, по которым они живут и которые, сознательно или бессознательно, взращивают? Это люди, культивирующие отсутствие определенных занятий, игнорирующие социальные и семейные связи (сегодня здесь живу, а завтра — там), проявляющие вычурность, истеричность в поведении и манере одеваться: крашеные волосы, стильные серьги, вопящие экстравагантные наряды — вплоть до унисекса, демонстрирующие эгоцентризм, самовлюбленность и сексуальные извращения, эксперименты с «травой» и выпивкой — тоже часть их образа жизни, без них богема не богема.

И вся ее жизнь по-дурацки сложилась. Личная жизнь, семейная.

После расставания с Валентином Ксения заметалась, душа опуталась глупостями. Марусю больше растила мать, а у Ксении — театр, съемки… Истерики режиссеров, колющий глаза свет, разноцветная публика, сливающаяся в одно огромное нервное дыхание зала, опасное и неровное… Маруська росла в тяжелых условиях, в экстремальных, потому что ее мать оказалась артисткой во всех смыслах этого слова: Манька тоже бывала с ней и на гастролях, и на съемках… И в полной мере вкусила «радость» актерского бытия. Потому и своим детям такой судьбы не желала. Хотя высоко ценила мать как актрису, профессионала, мастера.

Ксения мучилась. Отдавала себе отчет в том, что, пусть даже в последние годы играла без души, люди ее любили и порой плакали на спектаклях с ее участием. Ксения Леднева, та самая, которая… Она не хотела лукавить с самой собой. В театре и в кино работала с выдающимися режиссерами и актерами. Играла в Германии — ставили греческие трагедии. И сначала изумлялась, откуда у артистки, играющей до нее, силы и здоровье? Как она играет? Казалось, каждую секунду может упасть и погибнуть от накала страстей и избытка энергетики. Потом, когда Ксения сама стала репетировать… Было ощущение, что может взорваться в любую секунду. И единственное ее утешение, сейчас, по прошествии лет, — что, наверное, она все-таки несла хорошее, раз ее с такой любовью вспоминали зрители. И их любовь с годами не уменьшалась. Ксения заслужила это признание и смела думать, что здесь — ее профессиональные таланты.

— Все будет нормально! — твердила она самой себе. — Я говорю именно так: не «все будет хорошо», а «все будет нормально». Почему? А через почему! Если твердить, что непременно все будет хорошо, люди не станут радеть о своей душе, чтобы тем самым улучшить жизнь. Об этом надо помнить. Поэтому я говорю: «все будет нормально». В том смысле, что шанс есть, но не надо обольщаться, забывая о собственном вкладе в возможное улучшение. И опять же — на запросы от ЦК, как идет работа в той или иной серьезной организации, всегда отвечали: «удовлетворительно». Сказали бы: «плохо» — и сразу скандал с вызыванием на ковры. А почему, собственно, что-то в советском учреждении так плохо?! А если бы написали «очень хорошо», тоже было бы разбирательство: что за нескромность со стороны честных советских людей, чем это таким вы выделились, что у вас прямо все лучше всех?! Палка о двух концах…

А потом… Потом на съемках в Сергиевом Посаде, когда Ксения забрела вечером в лавру, завороженная вскинувшимися в небо куполами, провожающими оранжевое заходящее солнце — небо его словно вытесняло, ласково и властно, — услышала чересчур знакомый голос:

— И-е! А я тут с монахами затусовался! Умные мужики, между прочим!..

Ксения засмеялась.

Сашка… Треплется с кем-то по мобиле, делится впечатлениями…

Он учился с тремя подругами в гуманитарном классе, тянулся в самом хвосте. Зато занимался конным спортом и борьбой. Мог кулаком пробить деревянную спинку стула. Очень любил лошадей, таскал в школу снимки, на которых гарцевал или скакал.

Сашка Машеров пришел к ним уже в девятом классе.

— А легко поднять хлыст на лошади, не вылезая из стремян? — допрашивала его любопытная Наташка.

— Вау! — вопил он. — Чепуха! — И мурлыкал любимое: — А в речке крокодил… И вправду крокодил…

Подчеркивал: он может многое и добился того, чего не в силах сделать другие.

У подруг он быстро стал ассоциироваться с темой лошадей.

Однажды учительница диктовала, какие стихи Маяковского надо прочитать, в том числе — «Хорошее отношение к лошадям».

И Сашка привычно горланил:

— Вау!

Наташка комментировала:

— Ну, Саша это стихотворение прочитает и выучит перво-наперво!

— Да у меня любимые стихи Маяковского — «Конь-огонь»! Ага, те самые! Про то, как мальчику делали игрушечную лошадку на заводе. А вот скажи мне, такая-сякая-немазаная, с какой стороны надо вскакивать на лошадь — слева или справа? — спросил ее Сашка уже на перемене.