Думай, вождь… Ты отвечаешь за все. Ты был голопузым ребенком, когда Шуон, тогдашний вождь, был изгнан из племени и сгинул неведомо где. Ты знаешь, что в древние времена старейшина Грил, одержимый духом безумия, был живьем сожжен на костре за преступления перед родом, теперь уже неведомо каким, ибо роды давно перемешались… Еще не поздно все исправить. Либо ты сделаешь то, о чем лгал Волкам, и расстанешься с надеждой еще при жизни увидеть свое племя вернувшим былую силу, либо навлечешь беду на свой народ и раньше времени уйдешь к предкам со злой славой, как Шуон или Грил.

На первый взгляд, нет выбора, не о чем и думать. Но ведь беда уже пришла вместе с плосколицыми!.. Беда уже тут, а клин вышибают клином… Какой беды еще ждать, когда от племени осталась едва половина, и не лучшая? Убьешь чужаков – разве соседи оставят в покое? Вепри уже пытались захватить Дверь, а следом и всю долину – вслед за ними попытаются и другие…

Думай, вождь, думай. Может быть, мысль, пришедшая тебе в голову на следующий день после битвы с Вепрями и испугавшая тебя поначалу, – упредить хищных соседей, напав на них первыми, – была послана тебе не злыми духами, а мудрыми тенями предков? Ныне набегов со стороны людей Земли уж точно никто не ждет, а больших походов и подавно. Забудут соседи, как точить зубы на чужое? – если только оружие чужаков не утратит магическую силу и неизменно будет направлено куда надо!.. А будет ли оно направлено куда надо? О том отдельная забота. Страшно отказаться от Договора, страшно и соблазнительно…

Думай, вождь…

Я мужик неприхотливый,

Был бы хлеба кус!

А.К. Толстой

Витюня лежал на широкой низкой лежанке, подложив под голову кулак, а в другой руке имел надкусанную лепешку с изрядным шматком копченого мяса – то ли лосятины, то ли собачатины, с дикарей станется. Но не говядины и не баранины, это точно. Временами он клал бутерброд на деревянную плаху, служившую ему табуретом или столом, смотря по случаю, и тянулся к глиняному кувшину с кислым пивом. Поначалу вкус местных деликатесов вызывал у него тошноту – теперь он привык. Пиво как пиво, хотя и неважнецкое, чего-то в нем не хватает… Но пьется. А мясо – жуется. Какого, спрашивается, еще надо? Кстати, рыбка здешняя попросту хороша и засолена умело…

Юрик, как всегда, где-то слонялся. Мозгляк, а шустряк, и дождь ему не помеха. Прибежит, натрясет на земляной пол дождевых капель, наболтает какой-то ерунды – и опять за дверь, которую и дверью-то назвать язык не поворачивается. Так, низкий проем, занавешенный мохнатой шкурой, неизвестно с какого зверя содранной…

В противоположность Юрику Витюня никуда не ходил, разве что до ветру, для каковой надобности позади землянки среди очень уместных лопухов имелась специальная яма. Целыми днями он лежал, мучаясь тяжкими раздумьями, ворочался с боку на бок, пил пиво, иногда засыпал с тайной надеждой проснуться в привычном мире и посмеяться над дурным сном, и, проснувшись на той же лежанке, видя над собою все тот же низкий потолок из неошкуренных бревен, впадал в мрачное уныние.

Мир был жесток, чужд и непонятен до головной боли. Вдвойне было непонятно, зачем он такой нужен, когда есть мир нормальный. Творится черт-те что… Не успели добрести до этого дикарского, но все же человечьего жилья – снова пришлось лезть в драку и убивать. Ломом. Словно просеку прорубал. За кого, по какому поводу – по-прежнему ничегошеньки не понятно. Левый какой-то мир, незаконный, неправильный. И ску-у-учно…

Что угодно отдал бы за возвращение! Правую руку – отдал бы! Обещанную квартиру в новостройках – с радостью…

Хотя, по правде говоря, туземцы приняли его и Юрика неожиданно хорошо. Жилплощадь вот выделили… На личное имущество не покусились, добытое в бою оружие не отняли, а на лом к тому же чуть ли не молятся и притронуться к нему боятся. То ли у них в крови уважение к предметам цивилизации, то ли еще чего… Но пиво и еду тащат исправно, факт.

Как бы в ответ на его мысли мохнатая шкура на двери колыхнулась, низкий женский голос с той стороны проскворчал что-то непонятное, как видно, просил прощения за беспокойство, и в землянке, ослепив ринувшимся из-за шкуры дневным светом, появилась рослая молодка с улыбкой поперек лица шире и грубым лепным кувшином наперевес. В кувшине гулко плескалось.

– Ышари тум лепо Вит-Юн? Уреп-Игол? И-хо? Рано – не рано?

– Рано, – сказал Витюня, указав на неопорожненную посуду. – Я этот еще не допил.

Тем не менее полупустой кувшин был без лишних разговоров убран со стола и заменен полным. Вслед за тем женщина степенно отвесила поясной поклон.

– Осси тильма Вит-Юн…

Ушла, одарив на прощанье благоговейным взглядом сразу обоих – лом и Витюню. Тут же из-за «двери» послышался веселый голос белобрысого Юр-Рика, с первого дня пытающегося освоить местное наречие, прозвучала, спотыкаясь, незнакомая и, даже на слух Витюни, корявая, как саксаул, фраза, донесся смех молодки и немедленно вслед за ним какая-то возня и всплеск. Малое время спустя Юрик появился в землянке, посмеиваясь и утирая лицо грязно-красным рукавом.

– Все валяешься, а? Ждешь, когда на тебе опята вырастут?

Витюня не ответил.

– Ну и дурак. Я сегодня еще одну фразу выучил. Что-то вроде приветствия. «Желаю тебе удачи и приплода многообильного», примерно так. А как по-ихнему звучит, знаешь?

– Только что слышал, – буркнул Витюня и потянулся за кувшином.

– Я и одно ругательство местное знаю, – похвастался Юрик. – Здай кышун ухара! Знаешь, что значит? «Злой дух тебе в живот», примерно так. Я одному сказал на пробу – тот аж пятнами пошел, бедняга, как мухомор. Думал – бросится…

Витюня только посопел. Ох, что-то этот местный лексический оборот ему напоминал! Что-то знакомое…

– Значит, так и валяешься, пузо растишь, в потолок плюешь? – В глазах Юрика прыгало веселье. – Хоть бы сидел сиднем, как Илья Муромец… Ха! Горизонтальный богатырь Вит-Юн…

– Я не плюю.

– А прогуляться не хочешь? Дождь кончился давно. С местными потусоваться, туда-сюда, бабенку какую пощупать… ты не подумай чего, исключительно в целях эксперимента.

– Пощупал? – поинтересовался Витюня.

– А то.

– Ну и как?

– Пивом в харю плеснула. А в остальном все так же, как у наших. Люди это.

– А ты думал кто?

– Ничего я не думал, а так… сомневался. Мало ли что может быть в иных мирах. То, что здесь тоже пиво варят, меня еще ни в чем не убеждает. Подвергай все сомнению, понял, Носолом?

– Я Ломонос.

– А я что говорю?

– Ушибу, – мрачно посулил Витюня.

– Носолом, Ломонос – какая разница? Носолом даже лучше. Хотя для здешних ты уже навсегда несокрушимый богатырь Вит-Юн… Великий и лежачий.

– Сказал уже – ушибу.