Все пили пиво.

— Оно лучше всего идет с китайской пищей, хотя китайский чай полезнее — он быстрее усваивается и расщепляет все масло.

— Чему ты улыбаешься, Линк? — спросила Орланда. Она сидела между мужчинами.

— Ничему. Просто здесь на самом деле лучше понимаешь, как надо есть. Слушай, а что это такое?

Она внимательно посмотрела на блюдо жареного риса с рыбным ассорти.

— Кальмар.

— Что?

Орланда с Горнтом рассмеялись, а Горнт пояснил:

— Китайцы говорят, что в пищу годится всякая тварь, спина которой обращена к небу. Ну что, тронулись?

Они вернулись на яхту. Как только судно покинуло причал и вышло в море, был подан кофе и бренди.

— Простите, я отлучусь на время, — извинился Горнт. — Нужно поработать с документами. Если замерзнете, пройдите в носовую каюту. — И он спустился вниз.

Бартлетт задумчиво потягивал бренди. Они с Орландой сидели на корме, откинувшись на спинки стульев. Ему вдруг захотелось, чтобы это была его яхта и чтобы они были одни. Орланда смотрела на него не отрываясь. Придвинувшись ближе, хотя он и не просил, она положила руку ему на шею и стала мягко и уверенно разминать мускулы.

— Здорово, — оценил Бартлетт: в нем проснулось желание.

— Ага, у меня массаж очень хорошо получается, Линк, — довольная, похвалилась она. — Я брала уроки у одной японки. Ты регулярно делаешь массаж?

— Нет.

— А надо бы. Это очень важно для тела, очень важно, чтобы откликался каждый мускул. Ты же свой самолёт регулируешь, верно? А тело чем хуже? Завтра я тебе это организую. — Её ногти шаловливо вонзились в шею. — Она — женщина, но трогать её нельзя, хейя!

— Да будет тебе, Орланда!

— Я дразню тебя, глупый, — оговорилась она, тут же сообразив, что к чему, и сняв неловкость. — Эта женщина слепая. Так с древности повелось, что в Китае, а теперь и на Тайване, массаж делают слепые, это их, и только их, бизнес, потому глаза им заменяют пальцы. О да. Немало, конечно, и шарлатанов, которые только изображают, будто что-то умеют, а на самом деле ничего не смыслят. Тут быстро разбираешься, кто жулик, а кто нет. Гонконг — очень маленькая деревня. — Наклонившись, она коснулась губами его шеи. — Это из-за того, что ты красивый.

Он засмеялся.

— Такие вещи я должен говорить. — Как зачарованный, он обнял её одной рукой и тихонько прижал к себе, остро ощущая присутствие капитана, стоявшего у руля метрах в трех.

— Ты не хотел бы осмотреть яхту?

Он уставился на неё:

— Ты ещё и мысли читаешь?

Она засмеялась, и её прелестное лицо просияло радостью.

— Разве предназначение женщины не в том, чтобы замечать… доволен мужчина, печален или хочет побыть в одиночестве? Меня научили все замечать и чувствовать, Линк. Я, конечно, пробую угадать, что у тебя на уме, но если ошибаюсь, ты должен меня поправлять. А если я оказываюсь права… разве тебе от этого не лучше?

«И так гораздо легче поймать тебя, чтобы ты уже никуда не делся. Вести тебя на тонкой леске, которую при желании легко разорвать, и сделать так, чтобы она стала прочнее стального троса.

Научиться этому было ох как нелегко! Квиллан — учитель жестокий, ох какой жестокий. Большинство уроков я вынесла для себя из его разносов».

— Господи боже мой, а глаза-то тебе на что, черт бы их побрал? Ведь и слепой бы увидел, когда я вошёл, что у меня был жуткий день, что я чувствую себя отвратительно! Проклятье, почему ты тут же не подала мне выпить? Стоило тебе нежно коснуться меня и не открывать свой, черт побери, рот минут десять, и я бы пришел в себя, всего лишь каких-то десять вшивых минут нежности и понимания — и все снова было бы в порядке!

— Но, Квиллан, — хныкала она, напуганная его гневом, — ты вошёл такой злой, что я расстроилась и…

— Я сто раз говорил, чтобы ты не расстраивалась лишь потому, что, черт побери, расстроен я! Это твоя работа — снимать мое напряжение! У тебя на это есть глаза, уши и шестое чувство! Все, что мне нужно, эти десять минут, и я снова послушный, со мной можно делать что хочешь. Боже мой, разве я не слежу за тобой все время? Разве я не гляжу во все глаза, черт бы тебя побрал, чтобы сгладить то одно, то другое? Каждый месяц в определенные дни ты всегда раздражена, верно? Разве я тогда не стараюсь быть как можно спокойнее, чтобы и ты оставалась спокойной? А?

— Да, но…

— К черту все но! Клянусь Богом, настроение у меня ещё больше испортилось! И все из-за тебя. Ты тупица, в тебе нет и капли женственности. И ты сама должна понимать это лучше всех!

Орланда вспомнила, как разрыдалась, когда он ушел, хлопнув дверью. Пропал праздничный ужин, приготовленный ею на день рождения, и вечер был безнадежно испорчен. Позже он вернулся, уже успокоившись, заключил её в нежные объятия и не отпускал, пока она плакала и извинялась за эту ссору, которая — тут она была согласна — случилась по её вине.

— Послушай, Орланда, — мягко проговорил он тогда. — Я не единственный мужчина, которым тебе придется управлять в этой жизни, не единственный, от кого ты будешь зависеть. Женщина всегда зависит от того или иного мужчины, каким бы гнусным, злым и невыносимым он ни был. Это прописная истина. Управлять мужчиной, в сущности, несложно. О, это так просто, если у тебя есть глаза, чтобы видеть, и понимание, что мужчины те же дети и нередко — то есть почти все время — делают глупости, капризничают и скверно себя ведут. Но они добытчики, а это непросто, очень непросто. Приносить деньги каждый день очень непросто, кем бы ты ни был. Mo цзин, мо мин — «Нет денег, нет жизни». Взамен женщина должна привносить в жизнь гармонию — мужчине этого или не дано, или дано далеко не всегда. А вот женщина всегда может подбодрить своего мужчину, если захочет, всегда может погасить в нем что-то пагубное. Всегда. Лишь тем, что будет некоторое время оставаться спокойной, любящей, нежной и понимающей. Я научу тебя этой игре — жизни. У тебя будет докторская степень в науке выживания для женщины, но тебе придется поработать…

«О, я поработала, — угрюмо думала Орланда, вспоминая все свои слезы. — Зато теперь я знаю. Теперь я могу инстинктивно делать то, чему надо было заставлять себя учиться».

— Пойдем, я покажу тебе носовую часть. — Она встала, ощущая взгляд капитана, и уверенно повела Бартлетта за собой.

Когда они подошли к трапу, её рука тотчас скользнула под руку Линка, другой она взялась за поручень и стала спускаться вниз. В просторной каюте удобные шезлонги, диваны и глубокие кресла были привинчены к палубе. Бар ломился от напитков.

— Камбуз впереди, в полубаке, вместе с помещениями для команды, — рассказывала она. — Тесновато, но для Гонконга в самый раз.

Дальше в небольшой коридор выходили двери четырех кают: двух с двойной койкой и двух с койками, расположенными одна над другой. Все аккуратно прибранные, уютные.