и династию. Мы живем в злые времена, потому что сами не добры. Так и скажите Кан-наню.

Его не беспокоило, что мне поручили шпионить за ним. Конфуций воспользовался мной для связи с главным министром.

— А что такое доброта, Учитель?

— Всякий подчиняющийся ритуалам праведен, то есть добр. — Вокруг собралось облачко мошек. — Не шевелитесь! — сказал Конфуций. — Они пролетят.

Мы сидели не шевелясь, но они не пролетали. Я потихоньку вдыхал мошек, но Учитель оказался целиком в их власти.

— Благородный муж или правитель, — Конфуций снова показал в улыбке передние зубы, — вы знаете, они могут совпасть в одном лице, — не должен делать ничего, противоречащего ритуалу. Он ко всем должен обращаться с одинаковой учтивостью. Он не должен делать другим ничего такого, чему не хотел бы подвергнуться сам.

— Но ведь когда правитель приговаривает к смерти за совершенное преступление, он делает то, чему не хотел бы подвергнуться сам.

— Допустим, приговоренный к смерти нарушил ритуал. В глазах неба он совершил зло.

— Но допустим, он сражался за свою страну?

К этому времени и я, и Конфуций уже отбивались от мошек. Он бил их веером, я — своей широкополой соломенной шляпой. Наконец мошки, разбившись на группы, начали отступать, как военные подразделения.

— Война включает свой набор ритуалов. Но в мирное время хороший правитель должен быть начеку, чтобы избегать четырех отвратительных вещей.

Опять числа! Поскольку ожидалось, что я спрошу об этих отвратительных вещах, я так и сделал. Тем временем последняя из определенно отвратительных мошек улетела.

— Первое: предавать человека смерти, не научив его, как поступать правильно. Это дикость. Второе: требовать, чтобы задание было выполнено в срок, не предупредив работника об этом сроке. Это угнетение. Третье: давать невнятные приказы и требовать точного исполнения. Это мучение. И наконец, давать причитающееся с недовольным видом. Это проявление внутренней мелочности.

Вряд ли кто-нибудь стал бы отрицать, что указанные вещи отвратительны, и я воздержался от комментариев. Конфуций и не ожидал их.

— А что именно вы называете ритуалом, Учитель?

Слово «ритуал» в Китае употребляется постоянно и значит гораздо больше, чем просто религиозный обряд.

— Древние чжоуские обряды очищают нас, а жертвоприношения предкам связывают небо и землю в совершенную гармонию, если правитель праведен и обряды выполняются точно.

— В Лояне я наблюдал за церемонией почтения предков. Боюсь, она показалась мне очень запутанной.

У Конфуция снова клюнуло. Бамбуковое удилище согнулось в дугу. Рыба оказалась тяжелой, но рука удильщика сохраняла легкость.

— Всякий, кто вник во все жертвоприношения предкам, может обращаться со всем под небесами так же легко, как я… поймал… — Мощным рывком Конфуций поднял удилище, и жирный лещ пролетел у нас над головами. Всегда приятно видеть безукоризненное мастерство. — …Эту рыбу!

Конфуций закончил фразу, когда рыбина упала в кусты сирени. Я принес ее, и Учитель сказал:

— Все посвященные предкам церемонии чем-то похожи на ловлю рыбы. Потянешь слишком сильно — и порвешь леску или сломаешь удилище. Потянешь слабо — и рыба уплывет вместе с удочкой.

— Значит, быть праведным — это действовать в соответствии с волей небес?

— Разумеется.

Старик положил в корзину свою последнюю добычу.

— А что такое небеса? — спросил я.

Конфуций дольше, чем обычно, наживлял крючок и не ответил, пока не забросил удочку. Я заметил, что дневная луна исчезла. Солнце на белом небе поднялось выше.

— Небеса — это распорядитель жизни и смерти, счастья и несчастья.

Он понимал, что не ответил на мой вопрос. Я молчал, и он продолжил:

— Небеса — это место, где обитает первый предок. Принося жертву небесам, мы приносим жертву ему.

Я поймал извивающегося угря и подумал, что угорь — прекрасный образ Конфуция, рассуждающего о небесах. Учитель так и не сказал ничего определенного — он верил в небеса не больше, чем в так называемого верховного предка.

Конфуций был атеистом. Уверен. Но он верил в силу ритуалов и церемоний, заложенных давно вымершей династией Чжоу, потому что был привержен к порядку, равновесию, гармонии в людских делах. Поскольку простой народ верил во всяческих звездных богов, а представители правящих классов — в свое происхождение от череды небесных предков, внимательно наблюдающих за ними с небес, Конфуций старался использовать эти древние верования для создания гармоничного общества. Он поддерживал династию Чжоу, потому что — не прибегая к чарам высказываний Дань-гуна — последний Сын Неба принадлежал к этой династии. И чтобы создать единое Срединное Царство, было необходимо найти нового Сына Неба, желательно из той же фамилии. Но поскольку Конфуций справедливо опасался появления неправедного правителя, то постоянно подчеркивал так называемые добродетели старой династии. Хотя я почти уверен, что изрядную часть своих цитат он выдумал, Фань Чи клялся, что Конфуций всего лишь толкует существующие тексты. На что я отвечал:

— Значит, толкует их в угоду текущему моменту.

Фань Чи не нашел в этом ничего предосудительного. Но когда я пересказал ему шутку Конфуция о черепашьем панцире, он нахмурился.

— Это неприлично.

— Почему?

— Искусство гадания происходит от предков. Они также дали нам Книгу Перемен, которую Учитель чтит.

— И все же он улыбался.

Фань Чи горестно вздохнул:

— Не секрет, что Учитель недостаточно интересуется гаданиями. Говорят, он как-то сказал, что человек сам творит собственное будущее, подчиняясь небесным законам.

— В существование которых он не верит.

Фань Чи был глубоко оскорблен:

— Если вы так думаете, то вы не поняли его. Конечно, вы же варвар. — Он осклабился. — Вы служите какому-то странному богу, создавшему зло, чтобы оправдать себя за мучения тех, кого сам же и создал.

Я не удостоил ответом такое богохульство.

Насколько мне известно, Конфуций был единственным китайцем, не интересующимся демонами, призраками и миром духов. Можно было подумать, что он в них не верит. Я несколько раз спрашивал его, но он толком так и не ответил.

Помню, что, пытаясь снять угря с крючка, я спросил:

— А как насчет мертвых? Куда они деваются? Их судят? Воскресают они? Или вновь рождаются? — Угорь извивался и не давал вынуть крючок. — Существуют ли какие-нибудь заслуги, за которые на небесах нас ждет награда? А если нет, то зачем…

— Вы бы лучше не мешали мне снять угря с вашего крючка, — сказал Учитель.

Ловким движением старик отцепил его, бросил в корзину и вытер руки о траву.

— Хорошо ли вы знаете жизнь? — спросил он меня.

— Не уверен, что понял ваш вопрос. Я знаю свою собственную жизнь. Я путешествовал по чужим странам, встречался со всевозможными людьми…

— Но не со всеми людьми, не со всеми народами?

— Конечно, нет.

— Тогда, уважаемый гость, раз вы еще не до конца