— Надеюсь, что разговор останется между нами?

— Почему?

— Потому что вся эта история не имеет общественного интереса и касается только меня, моих родственников и моих знакомых. Это — во-первых, а во-вторых… — В этом месте Жуков сделал паузу и уже тихо, без всякой бравады, закончил: — Мне жалко маму.

— Можете быть уверены, что мы не напечатаем ни строчки, прежде чем не поговорим с вашей мамой.

И вот письмо Л. Жукова снова поехало в Москву, и я начал плутать уже по предместьям столицы в поисках поселка ВИМЭ. Наконец поселок найден, и мать получает письмо от сына. Мать читает, краснеет, плачет. Успокоившись, она рассказывает мне историю своего сына. Я слушаю ее рассказ и начинаю понимать, как в хорошей советской семье могло появиться на свет дешевое издание бальзаковского Растиньяка.

Появился на свет, конечно, не Растиньяк, а нормальный ребенок. Мать не чаяла души в этом ребенке и, хотя она сама была педагогом и умела воспитывать чужих детей, своего единственного растила эгоистом. Отказывала во всем себе, только было бы хорошо ему. И сыну стало в конце концов казаться, что весь мир создан только для него одного. И мать не разубеждала сына в этом.

Вот, собственно, и все. Как говорил Маяковский, так из сына вырос свин.

1948 г.

Человек из прошлого

С недавних пор у Нины Гомзиной появился спутник. Высокий, черноглазый. Достаточно только было Нине выйти на улицу, как он тенью устремлялся за ней. Куда она, туда и он. Нина в школу — тень устраивалась напротив и терпеливо ждала, когда раздастся последний звонок, чтобы идти за девушкой до дома. Такая настойчивость смущала Нину. Ей было неудобно перед подругами, преподавателями. Особенно в те минуты, когда тень, уткнувшись носом в оконное стекло, сосредоточенно следила за тем, что делается в классе. И не дай бог, если преподаватель стоял в это время у Нининой парты, — тень немедленно начинала сопеть, метать ревнивые молнии. Нина краснела, точно была в ответе за поведение черноглазого. А Нина не знала даже, кто он.

— Кто? Поклонник, — сказала подруга. — Ты бы хоть улыбнулась ему.

— Улыбнуться? — Маленький кулачок Нины угрожающе сжался. Ох, с каким удовольствием она выскочила бы сейчас из класса на улицу и надавала хороших подзатыльников этому дуралею, который вот уже вторую неделю донимает ее своим преследованием. А что если узнает мама?

Чтобы отвадить преследователя и от своей школы и от своей квартиры, Нина как-то окатила его из окна ведром воды.

Но вода не помогла. Мама обо всем узнала. Да и как не узнать, если с утра до вечера у дверей ее дома торчала подозрительная тень. Мама рассердилась на дочку. Та в слезы.

— Я тут при чем?

— Прогони его.

— Гнала. Не уходит.

— А он кто?

— Не знаю.

Мама подходит к окну.

— Молодой человек, вас можно на минуточку? Вы кто?

— Миша.

— Миша, не стойте, пожалуйста, под нашими окнами. Нехорошо. Вы компрометируете девушку, которую любите.

— А я не люблю Нину. Я слежу за ней. Меня просил об этом Хамзат Гацаев.

— А он кто?

— Брат Нины.

Нина вопрошающе смотрит на Мишу.

— Брат?

А Миша уже отошел на ту сторону тротуара и как ни в чем не бывало устраивается в холодке. Нина бросается к Ольге Николаевне:

— Мамочка, разве у меня есть брат?

А мамочка сама в растерянности.

— Как, ты не знаешь моего брата?

— Нет.

Это и в самом деле было так. Ольга Николаевна сегодня впервые услышала о существовании Нининого брата.

— Мамочка, почему?

И, как ни крепилась Ольга Николаевна, ей пришлось открыть Нине то, что скрывалось от нее. Нина была не родной, а приемной дочерью. Ольга Николаевна впервые увидела Нину четырнадцать лет назад в детском приемнике. Такую маленькую, хилую, что никто не мог даже определить, сколько ребенку лет: год, два, три… Ольга Николаевна пожалела больную девочку и стала навещать ее по воскресным дням. И так как девочка значилась в приемнике круглой сиротой, то Ольга Николаевна вскоре и удочерила ее. У девочки появились имя, фамилия, семья. Новая мама выходила, вылечила Нину. Биолог по образованию, Ольга Николаевна и своей названой дочери привила любовь к живой природе. Нина была самым активным участником кружка юных натуралистов. За шесть лет учения в школе она получила от гороно шесть грамот, а перейдя в седьмой класс, Нина была уже настоящим селекционером. Она вывела три новые породы домашних голубей и стала участницей Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Ученице седьмого класса школы № 4 сюда, на восток страны, писали письма юннаты Москвы, Ленинграда, Киева, Еревана, Алма-Аты… С Ниной делились опытом, у нее спрашивали совета школьники Болгарии, Чехословакии, ГДР. О юной хозяйке голубиной стаи не раз печатались заметки и корреспонденции в «Пионерской правде», в областной комсомольской газете. А в «Дружных ребятах» был помещен даже большой портрет Нины. По этому портрету Хамзат Гацаев и узнал о существовании сестры. Еще бы, сестра как две капли воды была похожа на брата. Четырнадцать лет Хамзат не видел сестры. Родичи подбросили ее в трудный год в детский приемник и ни разу не справились о ней. Хамзат так же, как его отец, дяди, думал, что Нина умерла, а она, оказывается, жива, здорова. Брату порадоваться бы за сестру, а он нахмурился и, вытащив из кармана нож, мрачно стал строгать палочку.

— Портрет девушки народа нахчи в газете, какой позор!

Нахчи — значит чеченцы. Хамзат Гацаев — человек молодой. В старое дореволюционное время он не жил. Однако этот молодой человек демонстративно подчеркивал свою приверженность к старым родовым обычаям. А согласно этим обычаям, нахчийской девушке надлежало жить замкнуто. Только в кругу семьи и для семьи. А его сестра Нина была в переписке чуть ли не со всем миром. Ей писали, она отвечала и, быть может, отвечала не только девчонкам, но и мальчишкам. Что из того, что мальчишкам-голубеводам по двенадцать — четырнадцать лет. По древним обычаям, девушке запрещено переписываться даже с двенадцатилетними, даже с голубеводами.

А может, отступление от обычаев не ограничивается только перепиской? И вот добрый брат, еще даже не видя сестры, организовал за ней слежку. Так за спиной у Нины появилась тень, которая ежевечерне являлась к Хамзату с докладом.

— Нину вызвал к доске учитель…

— И она вышла? И она отвечала ему, мужчине? Но ты хотя бы подслушал, о чем говорили эти презренные?

— Подслушал, но ничего не понял. О каких-то синусах и косинусах.

Хамзат схватился за голову:

— О я, несчастный брат!

А на следующий вечер новый