– Фантастику любишь?

– Люблю. По видику.

– Ясно. Читать, значит, не приучен. А я грешным делом люблю книги полистать. Ты попал в параллельный мир.

– Как это? – непонимающе посмотрел на хозяина Сева.

– Мы живем на территориях каких-то стран. Платим теми же деньгами. Можем говорить на том же языке. Но это ничего не меняет. Мы живем своим миром, который пересекается с обычным лишь постольку-поскольку. У нас своя жизнь. Мы сами по себе. Внешний мир – это как охотничьи угодья для охотника. Мы промышляем там. Выходим на охоту, зарабатываем на хлеб. Но дом наш – это наш круг, наши соплеменники.

Сева тупо смотрел на Михася.

– Что, непонятно?.. Не одну тысячу лет мы кочуем по всему миру, так и не найдя приюта. Нас никогда никто не любил. И не любит. Все полны предубеждений, неприязни, а порой и ненависти к нам. В былые времена в Испании нас жгла инквизиция. Из Франции нас выдворяли, запрещая возвращаться под страхом смертной казни. В Турции у нас не было никаких прав, убийство цыгана не преследовалось по закону. Нас били батогами, нам рвали ноздри. За века мы привыкли надеяться только на себя, на свою силу и ловкость. На единство. Мы ни к кому не лезем со своим уставом, но и нам чужой не нужен. Нам ни от кого ничего не надо. Мы ни у кого ничего не просим…

– Кроме подаяния, – брякнул Сева и тут же прикусил язык. Но Михась ничуть не обиделся.

– Да, просим подаяния. Подворовываем… Когда распинали Иисуса Христа, цыган украл гвоздь, который должны были забить Спасителю в лоб, и после этого Господь повелел цыганам воровать.

– Правда, что ли? – удивился Сева вполне искренне.

– Правда, – усмехнулся Михась. – Думаю, правда, – говорил он спокойно, очень убедительно, свободно. В нем пропадал дар оратора или телеобозревателя. – Да, наши женщины гадают и воруют. Мы спекулируем бижутерией, золотом и наркотиками. Мы нарушаем закон? Этот закон – не наш. Мы не воруем. Украсть цыган может только у цыгана. Мы работаем. Мы живем так, как нас вынуждали жить испокон веков. И живем по совести. Честнее, чем большинство людей в большом мире.

Сева озадаченно посмотрел на Михася.

– Ваши суды, милиция, административные органы – они ваши, но не наши. Они не властны над нами. И это не просто разговоры. Много цыган сидит в тюрьмах?

– Не знаю.

– Мало. Мы берем свой кусок, определенный нам богом, и никто не может нам помешать. Потому что никто не умеет так искусно брать его, как мы. И скрываться с этим куском. Веками мы учились жить и выживать среди врагов.

Михась подошел к серванту и вытащил из ящика два паспорта.

– Смотри.

– Ваши? – удивился Сева, смотря на фотографии Михася в обоих паспортах.

– Но на разные фамилии. Когда я родился, мой табор кочевал, и в каждом сельсовете по пути следования мои родители получили на меня по свидетельству о рождении на разные имена и фамилии. Я вырос и получил четыре паспорта. Но ни в одной из этих бумажек нет моего настоящего имени. Тот мир не знает, что я Михась, а не кто-то другой.

Михась спрятал паспорта.

– Судьи не могут судить наших женщин – они матери-героини. Милиция не может поймать наших мужчин – они всегда скроются в другом таборе под новыми документами. Среди нас милиция не найдет стукачей. Цыган никогда не продаст цыгана хотя бы потому, что тогда ему придется кормить всех детей очутившегося в заключении…

– У, блин, – с уважением произнес Сева.

– Тебе повезло, что ты попал именно к нам. Чтобы исчезнуть с глаз долой – вовсе не обязательно ехать в США или Японию. Шаг в сторону, к нам, и, не уезжая никуда, становишься эмигрантом.

– Но…

Тут речь Михася прервал гость. В комнату вошел человек лет шестидесяти пяти со специфическим красным алкогольным отливом кожи.

– Ну чего, Михась, привез из города гостинец? – спросил он, поздоровавшись.

– Нашел. И привез.

– Почитаем, – потер руки дед.

– Вон на серванте.

На серванте лежал двухтомник мемуаров последнего Председателя КГБ СССР Крючкова. Дед перелистал книги и крякнул:

– Ну, уважил. Спасибо.

– Не за что.

Когда дед удалился, Михась, улыбнувшись, произнес:

– Вот тебе иллюстрация к моим словам. Кто это, думаешь? Алкаш деревенский?

– Ага, – кивнул Сева.

– Ага, – передразнил его Михась, – Это подполковник КГБ. Восемь лет отчалился на зоне за связь с английской разведкой. Ты о таком, наверное, только в книгах и читал.

– Ну…

– А, ты же книг не читаешь… Отсидел. Потом жил один в Москве. Спился. Продал квартиру фирме, зарабатывающей на алкоголиках. Селить его куда-то надо. Фирма нас попросила помочь. Не бесплатно. Мы его в дом определили. Вот и живет. Жизнью доволен. Пить меньше стал. Ребятишек наших грамоте учит. И мемуары о работе в КГБ пишет. Говорит – опубликует.

– Ничего себе, – Сева озадаченно посмотрел на закрывшуюся за стариком дверь.

– Нам не важна национальность, – продолжил Михась. – Мы не рвем друг другу горло из-за цвета кожи. Нам все равно, кто ты – грек или уйгур.

Сева заерзал на стуле. Кто такие уйгуры, он не имел ни малейшего понятия.

– Мы добрые люди. Нам нужно лишь, чтобы человек, которому мы даем пристанище, жил с нами в мире, соблюдал наши правила и обычаи. И иногда помогал нам по мере сил. Живем мы сыто, не нуждаемся. И ни мафии, ни милиции к нам ходу нет… Ну как? Будешь с нами?

Сева пожал плечами.

– Можешь, конечно, уйти, – выразительно, будто прощаясь с Севой, махнул рукой Михась. – А куда?

– Я согласен.

– Требуется от тебя сущая безделица. К цыганам отношение предвзятое. А ты парень русский, лицо открытое. Отвезешь посылочку в Московскую область.

– А че? И отвезу, – кивнул Сева, готовый после такой речи везти что угодно и куда угодно. – Когда?

– Завтра. Вот на дорожку, – Михась положил на стол пачку со сторублевками.

– Хоть сегодня, – приободрился Сева, глядя на деньги.

Он пришел один. На такие встречи принято являться в сопровождении свиты. С шелестом подкатывать на лимузинах, чувствуя за спиной своих парней, сжимающих под куртками рукоятки пистолетов и готовых грудью заслонить хозяина от выстрелов. Но гость демонстративно-пренебрежительно отнесся к подобным, далеко не излишним предосторожностям.

Гвоздь видел этого нездорово-тучного мужчину лет пятидесяти на вид в первый раз. Незнакомец легко и умело выстраивал разговор, направляя его в нужное русло. Он держался очень независимо. И не боялся ничего.

Он позвонил вчера, назвал пароль и сказал, что есть темы, которые необходимо срочно обсудить. Что это за темы, Гвоздь знал прекрасно. И понимал, что никуда не денешься. Предстоит неприятный, с неизвестными последствиями разговор.