– Погибший Дрозденко тоже об этом просил? – поинтересовался я.

– Да, – со злой усмешкой сказал Шатохин. – Его вдова, признанная потерпевшей, тоже об этом просит.

– Очень трогательная картина всепрощения, просто библейский сюжет…

– Конечно, судя по их оборонительным мероприятиям, они мало похожи на этих беззащитных христосиков, – сказал Шатохин, встал из-за стола, подошел к окну и распахнул форточку. За его спиной прямо под плакатом о вреде курения стояла плетеная корзина для мусора. Смятая пустая пачка «Мальборо» валялась на дне сетки. – Республиканская ГАИ проводит месячник безопасности движения, а такой вопиющий случай застрял в прокуратуре. Все звонят, все спрашивают! Что им отвечать? – с досадой сказал Шатохин.

– Вы только что исчерпывающе объяснили, что эта история не имеет отношения к дорожно-транспортным происшествиям. Как нельзя привлекать поездного вора к ответственности за безбилетный проезд в классном вагоне…

– Хорошо, что ты мне все объяснил! – сердито буркнул Шатохин. – У этого прохвоста Винокурова большие связи – давят отовсюду. Мягко, вежливо, тактично спрашивают: что там у вас происходит? Одного убили, другого искалечили, и их же мучают вопросами-расспросами-допросами…

– Мы никого не мучаем. Я спрашиваю, потому что ищу…

Шатохин, подбоченясь, встал против меня:

– Один очень неплохой художник говорил, что в искусстве важны не столько поиски, сколько находки. Тебе не кажется, что это имеет к нам прямое отношение?

– Наверное, – согласился я смирно. – Вчера ко мне явился приятель детства, школьный товарищ. Вполне симпатичный, милый жулик…

– И что? – грозно насупился Шатохин.

– А то, что он тоже говорил о несчастных пострадавших людях, очень хороших, людях, уважаемых в городе, которых я мучаю вопросами-допросами…

Я перехватил инстинктивный взгляд Шатохина, брошенный на мусорную корзину, в которой предательски краснела пустая мятая пачка, и добавил:

– Тоже «Мальборо» курил…

Шатохин смущенно пробормотал:

– У них это как фирменный знак…

Тогда я закончил свою мысль:

– Моя теща, очень умная старуха, скорее всего охарактеризовала бы поведение этих потерпевших так: искру туши до пожара, напасть отводи до удара…

– То есть? – поднял бровь Шатохин.

– Интенсивность их обороны пока не соответствует моей атаке, они перестарались. И я убежден, что за наездом Степанова кроется какое-то другое, серьезное преступление, на расследование которого я прошу санкционировать дополнительный срок…

Шатохин в отчаянии замахал руками.

В день рождения Маратика я не торопился домой, и дел-то особенно не накопилось, а все равно я припозднился. Я знал, что он позвал в гости своих ребят, и не хотел стеснять их своим присутствием. Пусть веселятся сами, им руководства Валентины Степановны с ее разговорами и без меня будет предостаточно.

Поэтому, когда я нажал кнопку звонка, из-за двери раздавались хохот, крики и нынешняя боевая музыка. Щелкнул замок, и в лицо плеснул дружный ребячий крик:

– По-здрав-ля-ем!

Ребята, уже одетые, стояли в прихожей: они собирались уходить. Я обнял Маратку и протянул ему сверток – венгерский футбольный мяч. Он сбросил бумагу, поднял над головой черно-белый рябой шар с золотой этикеткой «Артес», и ребята завыли от восторга.

Проворный, юркий Олег подскочил ко мне:

– Дядя Борис, вы уже поймали убийцу?

– Какого убийцу?

– Ну, того, что нож бросил! Нож, который мы разыскали…

– Нет, сынок, – разочаровал я его. – Пока не поймал… Но я очень стараюсь и думаю, что найду… Тогда и расскажу все по порядку, что как происходило…

Я снял плащ и пошел на кухню. Раскрасневшаяся теща доставала из жаровни мясо. Я поцеловал ее, поздравил с внуком – конечно, не самым лучшим во дворе, но все-таки терпимым. Валентина Степановна засмеялась:

– Ладно-ладно тебе… Сегодня он самый лучший… Лила звонила по телефону из Москвы, сказала, еще позвонит, попозже…

Я слышал стук захлопнувшейся двери, легкую поступь шагов сына и быстро приближающуюся музыку – на кухню влетел счастливый Марат с маленьким магнитофоном в руках:

– Смотри, папка, это «Панасоник» – японский транзистор на батареях…

– Неслыханно замечательно! – восхитился я. – А откуда это?

– Олег принес…

– Поиграть, что ли?

– Нет, это он мне на день рождения подарил!

Я отложил вилку и воззрился на Марата с искренним удивлением:

– Что? Магнитофон подарил? Кто?

– Ну я ж тебе говорю: Олег Карманов!..

У меня было ощущение, будто кто-то взял сердце холодной ладонью и тихонько прижал его.

– Фамилия Олега – Карманов? – спросил я негромко, чтобы не закричать от злобы и унижения.

– Да, конечно, ты же его видел у меня много раз… – Марат по моей реакции что-то заметил, но не мог сообразить детским умом своим, что происходит, и сияние счастья на его круглой мордочке быстро меркло.

– Я действительно его видел, но не знал фамилии, – стараясь говорить спокойно, ответил я. – А где работает его отец? Ты его знаешь?

– Знаю. Его дядя Валера зовут… Он, по-моему, какой-то начальник… Но веселый… У них фотография висит, он боксером был раньше…

Есть расхотелось совсем. Я отодвинул тарелку и мягко спросил Марата:

– Сынок, ты у Олега на дне рождения был?

– Да, был, у него в июне день рождения…

– А что ты ему подарил?

– Авторучку и красивую папку – мама дала. Там еще было написано: «Участнику республиканского съезда кардиологов».

– Тогда объясни мне, Маратик, почему же Олег приносит тебе в ответ такой дорогой подарок? – спросил я его, стараясь не пугать. – Ты понимаешь, сколько стоит японский магнитофон?

– Папа, но они же гораздо богаче нас! – чистосердечно воскликнул Марат.

Я переломил себя, засмеялся, взял из рук Марата магнитофон и пошел в комнату. На столе лежала шикарная коробка – упаковка от кассетника, пенопластовые уплотнители из нее, какие-то вспомогательные устройства и шнуры. Неторопливо, аккуратно укладывая магнитофон в его лежбище, я сказал сыну:

– Если хочешь, Маратик, спроси у бабушки Валентины, она тебе это наверняка подтвердит, что последние примерно тысячу лет есть у людей твердый обычай: порядочный человек принимает только такие подарки, которые может сделать сам. Заработать и подарить… Сколько зарабатывает в месяц твой друг?

– Нисколько он не зарабатывает! – рассердился Марат. – Ты же знаешь, он еще учится!