– Делаю, – кивнул старик и, подергав усами, взглянул на меня: – Подь сюда…

Я подошел, он взял меня за руку, засучил мой рукав и, держа нож двумя пальцами, как опасную бритву, быстро и щекотно провел им по коже, дунул – взлетели волоски, рука была выбрита дочиста.

– Вот как нож по-настоящему точат! – довольно ухмыльнулся он и обернулся к Уколову: – Нож мой тебе, сынок, ни к чему. И не по карману. Мои струменты специалисту потребны, делаются особо и стоят дорого…

– В чем же их особенность? – спросил я.

– В конструкции, в закалке, в заточке… – охотно объяснил Ферапонтов. – Дома, на хозяйстве, мой нож вроде ни к чему, потому как это орудие производственное: место ему на ресторанной кухне, в столовой или в мясном магазине…

– Это еще почему? – с вызовом спросил Уколов.

– По кочану да по кочерыжке! Дома ты кило мяса на гуляш и перочинным режиком настрогаешь. А мой нож весит ровно полтора фунта – шестьсот граммов. Спинка лезвия – почти полсантиметра, а острием бриться можно. Кровосток – мелкий, с уступчиком, чтобы ножевище в мякоть легче входило. Да что там! Я ножики делал самому Тихону Мартемьяновичу Юшкову, бывшему царскому повару, он потом в Париже на какой-то выставке по селянке и окрошке чемпионом мира стал! Мой нож из тыщи других сразу выделишь…

– Вы хотите сказать, что свой нож сразу опознаете? – уточнил я.

– Да ты что, смеешься? – обиделся было старик, но потом ухмыльнулся: – Нешто бумажечку, твоей рукой написанную, не опознаешь? А на моем ножике мой почерк, как клеймо собственное…

Я расстегнул портфель и вынул найденный в рощице около стоянки нож.

– Этот нож вам не знаком?

Старик взял его в руки, ласково огладил обушок.

– В позапрошлом годе я его делал… Из вагонной рессоры – нет матерьяла лучше, гибкая сталь, упружистая… – Он посмотрел ржавчину на свет, покачал головой, неодобрительно хмыкнул: – Вот свинюга, как вещь хорошую испакостил!..

– Кто?! – выдохнул я.

– Кто-кто! Валерка Карманов, повар… – Старик покачал головой и добавил: – Им за день хоть десять пудов мяса наруби, руку не отмотаешь…

Пока я убирал нож в портфель, Ферапонтов снова запустил свое сооружение, бормоча в усы:

– А для малого разделочного ножа лучше всего идет разогнутый подшипник…

Вечером, подходя к своему дому, я встретил Сеньку Толстопальцева. Он широко улыбался. На его бледном лице мелькали отблески рекламы такси.

– Сколько лет, сколько зим! – зарадовался он. – Раньше годами не встречались, а теперь чуть не каждый день.

– Ну, допустим, не каждый день, а половина осени пробежала…

– Слушай, Борисок, а ты что, здесь живешь? – спросил он.

– Да, вот мой подъезд, – показал я.

– Прекрасный повод выпить рюмочку двум друзьям! – уверенно сообщил Сенька. – Сколько лет не было случая посидеть…

Честно говоря, особого желания сидеть с Толстопальцевым и предаваться воспоминаниям юности у меня не было. Да и, глядя на его тяжелый портфель, я не совсем верил, что встреча наша произошла совершенно случайно. Однако законы гостеприимства, которые живут во мне неистребимо, оказались сильнее.

– Заходи, поболтаем… – сказал я.

Мы поднимались по лестнице, и я боялся, что теща устроит мне жуткую головомойку. Завтра день рождения Маратика, и она наверняка занята приготовлением обеда, уборкой квартиры и теми хозяйственными делами, которыми женщины нагружают себя в особо праздничные дни. Я отпер дверь, мы вошли в прихожую, и, к моему удивлению, Валентина Степановна радостно встретила нас.

– О-о-о, сынок, – посмотрела она на Сеньку, – ты совсем мало изменился, судя по твоему личику! Как был прохвост, так и остался.

Толстопальцев захохотал, не обращая внимания на мое смущение в связи с таким оригинальным приветствием гостя, такой исключительной искренностью приема. Обнимая старуху, он сказал:

– Валентина Степановна, ну какой же я прохвост? Проказы молодости позади! Честный служащий, передовой труженик бытового обслуживания. Хотя, если признаться по совести, я уверен: лучше считаться ловким прохвостом, чем бедным честным малым.

Я устроил плащи на вешалке, и Сенька по-свойски заявил:

– Ну, давай, давай, показывай, хвались своими хоромами. – И потащил меня за руку в комнаты.

Он осматривал убранство нашего жилища, весьма скромные наши апартаменты, неодобрительно качал головой, сочувственно цокал языком.

– Нет, не широко, не богато живешь, царской роскоши не наблюдаем, – говорил он со смесью восхищения и искреннего презрения, разглядывая библиотеку, предмет моей тайной гордости. – Даже книжки и те все старые… Неужели подписаться не можешь, сейчас каждый раз новое собрание. Не-ет, такой заслуженный товарищ, такой почтенный человек должен жить гораздо ярче и нарядней…

Я хмыкнул. Его откровенное нахальство не вызывало у меня раздражения.

– Живу по средствам, как пишут в характеристиках, – сказал я, на что Сенька воскликнул с горячим возмущением:

– Я тебе разве взятки предлагаю брать? Разве советую злоупотреблять? Или я враг тебе? Но квартиру-то мог бы отделать получше!..

– Говорят, что один ремонт равен землетрясению и двум пожарам…

Толстопальцев засмеялся:

– Имея такого друга, как я, жаловаться на сложности ремонта глупо…

– Ты же сам заметил, что не виделись «столько лет, столько зим»…

– Но ведь встретились наконец, – обрадовался Сенька и вдруг стукнул себя по голове: – Слушай, тебе не подобает жить в сарае! Я тебе сделаю ремонт! А то вдруг иностранцы приедут!..

Я старался замять поскорее этот разговор, пока его не расслышала бабушка Валентина, тогда проблема ремонта обрушится на меня, как стихия. Я поспешил объяснить Сеньке:

– Ко мне иностранцы не ходят, так что отложим пока этот вопрос, идем поужинаем.

Воодушевленный своим планом, Толстопальцев подхватил портфель и вынул из него две бутылки коньяка. На бутылках были коричнево-золотистые этикетки с надписью «Енисели». Несколько раз в жизни я пил такой коньяк, но, конечно, никогда не покупал его. Я даже не очень точно представляю, сколько он стоит, хотя полагаю, что цена у него должна быть какая-то душераздирающая. И поэтому ничтоже сумняшеся спросил Сеньку:

– Слушай, а ты что, сам покупаешь себе такой коньяк?

Он засмеялся:

– Да нет, товарищи подарили. Ну, не совсем товарищи, а так, просто люди…

Я с сомнением посмотрел на него.

– Ну хорошо, – сознался Сенька. – Благодарные клиенты.

Этот коньяк, по-моему, не выпускают для того, чтобы его люди себе покупали. Его продают для дорогих подарков, этих молочных братиков сестрицы-взятки. Деньги дать боязно, вещи – неловко, а это – просто доброе подношение, символ благодарности хорошим людям.