Получила твое поганое письмо & пока жива & способна бороться с этим оскорблением, знай: никогда и ни за что не видать моей дочери разрешения на удочерение! Как это можно ее «удочерить», когда у нее есть МАТЬ, которая жива & невредима & обязательно поправится & заберет ее домой.

* * *

И не смей, пожалуйста, оскорблять меня такими просьбами, поскольку они лишь злят & делают мне больно! И мне на хрен не нужен твой дерьмовый Бог, чихать я хотела на все его благословения! Надеюсь, что пока у меня еще есть нос, я могу чихать! Найму адвоката & будь уверена, сделаю все, чтобы ты была моей. До самой Смерти!

«Твоя любящая мама» САМА ЗНАЕШЬ КТО.

— Погляди-ка на эту маленькую блондинку! Что за попочка, просто прелесть!

Слыша это, ты возмущаешься и краснеешь. Ты идешь по Эль-Сентро, возвращаешься из школы в приют. В белой блузке, голубом джемпере (туго обтягивающем бюст и бедра) и беленьких носочках до щиколотки. Тебе двенадцать лет. Но в глубине души чувствуешь себя лет на восемь или девять, не больше. Потому что развитие твое, казалось, остановилось навеки — в тот день, когда ты еще маленькой девочкой вылетела голой из спальни Глэдис и с криком бросилась искать помощи и защиты. Она убежала тогда от обжигающе горячей воды, от постели, объятой пламенем, которая вполне могла стать ее погребальным костром.

Стыд и позор!

И вот он настал, этот день. На второй неделе сентября, когда она пошла в седьмой класс. Нет, не то чтобы она оказалась совсем уж не готова к этому. Ей просто не верилось. Но, с другой стороны, разве она не слышала разговоров об «этом» от старших девочек и грубых шуток мальчишек? Разве не испытывала она отвращения, смешанного с любопытством, при виде всех этих ужасных запятнанных кровью «гигиенических прокладок», завернутых в туалетную бумагу, а иногда и не завернутых, и выброшенных в мусорные корзины в туалете для девочек?

А когда ее заставляли выбрасывать мусор на заднем дворе приюта, разве ее не тошнило от душной вони засохшей крови?

Проклятие кровью, так с ухмылкой повторяла Флис. И тебе этого не избежать.

Но Норма Джин в глубине души была твердо уверена: Избежать можно. Есть способ!

Ни своим подругам по приюту, ни друзьям из школы (а там у Нормы Джин имелись среди друзей и дети с нормальными семьями, «настоящими» домами) она никогда не говорила о том, что это за способ. А научила ее этому способу «Христианская наука», премудрости которой раскрыла перед Нормой Джин доктор Миттельштадт. Что Бог — это прежде всего Дух. Что Дух есть все, а такое понятие, как «материя», есть просто ничто в сравнении с ним.

Что Бог излечивает нас через Иисуса Христа. При условии, что мы безоглядно веруем в Него.

И однако же в тот день, в середине сентября, она вдруг ощутила странную тупую боль в нижней части живота. Случилось это в спортивном зале, где Норма Джин, облаченная в длинную майку и спортивные штаны, играла в волейбол, — она была одной из лучших спортсменок среди девочек старших классов. Хотя иногда медлила при передаче мяча, из чистой стеснительности, вероятно, чем просто выводила из терпения других девочек. (На эту Норму Джин никогда нельзя положиться!) А уж как она старалась опровергнуть это суждение, с какой настойчивостью и решимостью!.. И все же в тот день в душном спортивном зале она вдруг выронила мяч из рук, почувствовав, как в трусики потекло по ногам что-то горячее. Тут же сильно заболела голова. Уже после занятий, в раздевалке, она, переодеваясь в комбинацию, блузку и джемпер, твердо вознамерилась игнорировать это происшествие. Она была потрясена, оскорблена до глубины души: этого просто не могло, не должно с ней случиться!

— Эй, Норма Джин, что это с тобой?

— Со мной? Со мной ничего.

— Но ты выглядишь, — тут девочка замялась, улыбнулась, хотела выразить тем самым сочувствие, однако не сдержалась и безжалостно добавила: — Как больная.

— Сама ты больная! Со мной все в порядке.

И Норма Джин вышла из раздевалки, вся так и дрожа от возмущения. Стыд и позор! Но если веришь в Бога, стыдиться тебе нечего.

И она, не дожидаясь подруг, заспешила из школы домой. Обычно они возвращались дружной толпой, среди которой резко выделялись Флис и Дебра Мэй. Но сегодня она предпочла одиночество, шла быстрыми мелкими шажками, стараясь как можно плотнее сжимать бедра. Передвигалась какой-то нелепой утиной походкой, в трусиках было мокро, но горячая жидкость течь, похоже, перестала. Еще бы, ведь она приказала ей остановиться! остановила усилием воли! она не сдалась! И глаза ее были опущены и смотрели на дорогу, и она не слышала, не желала слышать свистков и окриков мальчишек, и школьников, и парней постарше, лет под двадцать, что вечно ошивались на Эль-Сентро-авеню. «Норма Джин!.. Вроде бы так тебя звать, да, крошка? Эй, Норма Джин!» Ну до чего же он тесный, этот джемпер! Она хотела, чтобы он был попросторнее. Мечтала похудеть. Вот фунтов на пять было бы в самый раз! Никогда не буду толстой, как другие девчонки в классе, ни за что не буду толстой, как доктор Миттельштадт. Но плоть не имеет значения, Норма Джин. Плоть — это не дух, только дух есть Бог!..

И только когда доктор Миттельштадт в очень осторожных выражениях поведала ей правду, она поняла. Когда она читала книгу миссис Эдди, особенно главу под названием «Молитва», она понимала ее лишь наполовину. Но когда бывала одна, мысли мешались и путались, как кусочки, на которые разлетается оброненная на пол пестрая мозаика-головоломка. Какой-то порядок в ней был, но как его теперь восстановить?

Итак, в тот день мысли, обуревавшие ее, были подобны каскаду летящих осколков стекла. То, что простые, непросвещенные люди называли головной болью, оказалось всего лишь иллюзией, легким недомоганием. Прошагав по улице кварталов девять, отделяющих школу Херста от приюта, Норма Джин почувствовала, что голова у нее гудит и просто раскалывается от боли, что она почти ничего не видит от этой ужасной боли.

Ей нужен аспирин. Всего одна таблетка аспирина!

Медсестра в лазарете охотно выдавала аспирин, стоило пожаловаться на плохое самочувствие. Особенно когда у девочек наступали «критические дни».

Но Норма Джин поклялась, что ни за что и никогда не сдастся!

Это было испытанием, проверкой крепости ее веры. Разве не сказал Иисус Христос: Твой Отец знает о нуждах еще до того, как ты попросишь?

Она с отвращением вспомнила, как мать крошила таблетки аспирина, прежде чем бросить их в стакан фруктового сока. Тогда Норма Джин была еще совсем маленькой девочкой. А потом наливала из бутылки без этикетки ложку или две «лечебной водички» — должно быть, то была водка — в стакан Нормы Джин. Самой девочке было тогда всего три — или и того меньше! — и она была слишком мала, чтобы защититься от этого яда. От таблеток, спиртного. От того, что «Христианская наука» называет порочными привычками. Что ж, придет день, и она осудит Глэдис за жестокое обращение с ребенком-несмышленышем. Она не только травилась само, она и меня хотела отравить. Я никогда не буду принимать таблеток и пить тоже никогда не буду!